— Если хочешь жить — приведешь, — ровным голосом, совершенно безо всякого выражения отозвался Радбуг. — А на что ты, собственно говоря, рассчитывал? На то, что тебе перепадёт казенный харч и тёплая норка за просто так — и ни платить, ни расплачиваться за это ничем не придется?.. С волками жить — по-волчьи выть, не слыхал про такое?

Действительно — на что тут можно было рассчитывать? «Ключ от лекарской будет твоим. Если… — Если я заслужу?» Вот теперь Гэджу и предлагалось настоятельно заслужить — предательством тех, кого он мог назвать ну пусть не друзьями, но людьми, которые принимали какое-то, не самое дурное участие в его судьбе.

— А если я не хочу, — пробормотал он, — жить по-волчьи?

Радбуг натянуто усмехнулся.

— А как же ты хочешь жить — по-овечьи? И при этом не позволить волкам тебя съесть? Так не получится, парень… не в этот раз и не в этом месте. — Он не улыбался, лицо его оставалось хмурым и настороженным, непроницаемые серые глаза — серьезными и внимательными. — Я, конечно, ничего не знаю наверняка, — медленно произнёс он, — да и не хочу знать, но все же сдаётся мне, что у тебя была возможность раз и навсегда выкарабкаться из этой выгребной ямы и наконец убраться отсюда подобру-поздорову… Но ты вернулся. Зачем? — Он издал сквозь зубы короткий полурык-полустон. — Ну зачем ты вернулся, дурень? Если ты даже не шпион?

— На то… была причина, — пробормотал Гэдж. Он выбрался из сундука и стоял перед Радбугом — неловкий, растрепанный, вымазанный угольной пылью, — и под взглядом собеседника чувствовал себя не просто наивным тюфяком, живущим в мире молочно-кисельных рек и розовой радуги — чистой пробы воином Анориэлем.

Радбуг прикрыл лицо ладонью. Наверное, чтобы скрыть одолевающий его нервный смех.

— Да неужели? Надо действительно быть круглым болваном, чтобы влезть в змеиное гнездо и надеяться не наступить при этом на рассерженную гадюку. Я не желаю тебе зла, парень, но и себе зла я не желаю тоже… Раз уж ты слышал наш разговор, так знай: ты у визгунов на подозрении, и схватить тебя лапой за горло они могут в любой момент. Как и использовать… по своему усмотрению. И, если это произойдёт, я не стану вмешиваться, дружище, уж не обессудь, я от плахи и от дыбы не заговорен… визгуны на нас тоже косо посматривают в последнее время. А ты сам сделал свой выбор, и твоя дальнейшая жизнь будет теперь зависеть только от тебя самого.

— Я не смогу, — тихо, одними губами сказал Гэдж. Он не пытался вдаваться в объяснения, но Радбуг как-то сразу понял, что́ именно он имеет в виду:

— Сможешь.

— Я не помню… обратную дорогу.

— Придётся вспомнить.

— По-твоему, это легко — вспомнить? И… и предать? Предать человека, который тебя вырастил и с которым ты делил кров долгие годы?

— Смотря кому… Тебе, я думаю — не легко. Сейчас.

— А потом — будет проще?

— Надеюсь. Раз уж ты сам решил так свою судьбу. — Радбуг помолчал. Взгляд его по-прежнему был устремлен на Гэджа, но глаза были темными, отрешенными, как будто он пытался заглянуть внутрь себя, разглядеть там что-то смутное, неуловимое, доселе сокрытое даже от него самого. — Ничего, это всё только поначалу сложно… А потом поваришься как следует в местном котле, обкатаешься, наберешься уму-разуму — и выучишь «волчьи законы» так, что они у тебя от зубов станут отскакивать. Первое время, может, и будет до тошноты, до зубовного скрежета с души воротить, а потом, глядишь, и привыкнешь… И предавать привыкнешь, и убивать не глядя, и слабого сапогом топтать, и перед сильным на брюхе ползать, и лежачих бить — всему жизнь научит. И когда сердце твое порастет мхом, а душа ороговеет, как черепаший панцирь, когда ты научишься жить с волками… ладно, не станем обижать волков… когда ты научишься жить с крысами по-крысиному — вот тогда и сможешь с полным правом считать, что путь твой жизненный пройден успешно, и в племени ты стал настоящим… пасюком. От меня всё это порой требует усилий, но ты… — Он искоса бросил на Гэджа быстрый, странно оценивающий взгляд и отрывисто договорил: — Тебе, я думаю, будет проще. Ты почти чистокровный…

— И что? Ты этому завидуешь, что ли? — прохрипел Гэдж; эта неожиданная мысль поразила и оглушила его, как удар пыльным мешком из-за угла. — Завидуешь тому, что я — бо́льший орк, нежели ты? Думаешь, что поэтому мне здесь «будет проще»? Проще научиться быть в крысятнике крысой и дальше «жить по-крысиному»? Но это… глупо! Это просто глупо, Радбуг! И… — он перевёл дух, — и если все, здесь происходящее, тебя так гложет… вот до тошноты прямо воротит… почему ты сам не уйдешь? Не бросишь все и не уйдешь из этого «крысятника»… туда, где нет никаких «крыс» и можно не стараться каждый день быть пасюком? Ведь тебя здесь ничто не держит!

Радбуг смотрел мрачно.

— Держит. Я слишком многим здесь повязан, чтобы уйти… Да и куда? Такую недокрысу, как я, кто-то где-то ждёт? Кроме… Навахи? — Он хрипло усмехнулся. Потом дёрнул головой — как-то резко и коротко, словно пронзенный болезненной судорогой, — быстро повернулся и вышел из комнаты.