А вот тут плохо – по глазам вижу. Не удержатся ведь, проболтаются, он или она, под большим секретом. И остается лишь надеяться, что не успеет ситуация до крайности дойти – мы этот нарыв раньше вскроем. Но каждый сам выбирает свой путь – а мы не можем ведь к ним няньку приставить постоянную.
Знали они, кстати, не так много, если по конкретике судить. Но и немало – одна информация, кто есть кто среди студентов и «кружковцев» Линника, очень дорого стоила. Есть, значит, ближний круг «активистов», замыкающийся на самого Сергея Степановича и его ближайшего помощника Марата (который заодно и комсомольским секретарем факультета подрабатывает), – логично предположить, что каждый из этих «активистов» – глава своей ячейки, рядовые члены которой других ячеек не знают. И входят в организацию не только студенты, но и заводские, тут связь идет через структуру «народных дружин», отголосок войны с бандеровщиной, а сейчас, по факту, примерно то же самое, что ДНД в позднем Союзе: милиции помогают, хулиганов ловят, а также следят, чтобы не было «морально разложившихся» (парень галстук надел или лакированные штиблеты, а девушка – красивое платье и шляпку, – вы разложились, пройдемте). Также осуждается «праздное времяпровождение», каждый сознательный комсомолец должен круглосуточно думать, чем он общему делу может помочь – в общем, классическая картина «казарменного коммунизма». Пока активно насаждаемая среди здешней молодежи – старшие не вовлечены, но знают и смотрят со снисхождением, «ребята энтузиасты, стараются». Тут Аня заметила: «Я о том еще с Алексеем Федоровичем говорить буду, как же это он просмотрел?»
Ну все, голуби наши, летите. Несите нам в клювиках информацию – и помоги вам святой Ленин своим товарищам не попасться. Надеюсь, что вас по «маршруту 306» не отправят. Слова от дальневосточных товарищей, которые в сорок втором году наконец ликвидировали агента с кличкой «306», который был перевербован, как достоверно установлено,
Отчего этого гражданина просто не арестовать? Так кроме советского писаного закона есть и практика его применения. Как в каком-то рассказе Марка Твена про американское правосудие прошлого века: «Чтоб осудить уважаемого джентльмена, нужны были очень серьезные доказательства; чтоб осудить простого белого человека, доказательства могли быть попроще; чтоб осудить негра или китайца, никаких доказательств не требовалось». Будь этот Линник беспартийным, прежде замеченным в бандеровщине, и поступи на него сигнал, что он хотя бы в частной беседе вякнул что-то вроде «слава Украине» – ехал бы уже за ним воронок, по моей единоличной санкции, и никто бы мне слова не сказал – правда, после все равно полагалось расследование: а от кого сигнал, а не было ли тут личной вражды, и кто еще подтвердить может. Но арестовывать члена ВКП(б), фронтовика, имеющего награды, ни в чем порочащем прежде не замеченного и сейчас занимающего не самый низкий пост – не знаю, как в ином СССР, откуда мы сюда провалились, но здесь это (без самых прямых улик) было бы откровенным беспределом, которого не поняли бы не только местные товарищи, но и Москва. Даже если бы у меня были основания считать, что этот Линник замышляет теракт – мог бы я его за решетку сунуть, но только спаси меня Энгельс, если я к установленному сроку доказательств виновности не предъявлю. Такая вот практика, и не мне ее менять. Да и не до того сейчас – я ведь не двадцатилетний комсомолец, жаждущий разом все улучшить, а много битый жизнью циник.
– Валечка, а это хорошо, что мы делаем? Подлог ведь!
Подлог – это если бы мы с того лично себе выгоду имели. Или невиноватого человека – под суд. А это не больше чем оперативный инвентарь – в суд не пойдет. И вообще, на войне все дозволено, если к победе. Да и не умею я иначе – вот не понимает Пономаренко, что для такой работы, что он мне поручил, больше подошел бы не ухорез из спецуры, а скромный канцекрыс, чернильная душа, но въедливый и упорный. Он бы этого Горьковского размотал не спеша, но с гарантией и до упора, – ну, а я без форсированных вариантов никак. Вот мы сейчас провокацию и учиним.
Итак, Горьковский Игорь Антонович, 1924 г. р. (так в документах – точная дата неизвестна). Бывший беспризорник, воспитанник трудкоммуны имени Дзержинского. Анкета чиста – не был, не привлекался, комсомолец, затем кандидат в члены ВКП(б), тогда еще не КПСС. После ранения на фронте и излечения служба в милиции, затем в ГБ. Сержант госбезопасности (чин, равный армейскому летехе), однако в личном деле данных об образовании нет. В настоящий момент под арестом «за превышение» (законность оцените – в сталинском СССР конвойный мордоворот вовсе не имеет права бить подследственного по собственной инициативе, без приказа от начальства). Но вполне мог бы по итогам расследования даже срок не получить – свой же товарищ, переусердствовал, бывает, и летел бы в наказание из теплого Львова в солнечный Магадан, не в арестанты, а в лагерные вертухаи. Только я тебе этого не дам.
Здание старинное, подвал, потолок сводчатый, низкий, окон нет. Раскладываю на столе инвентарь – не пыточный инструмент, а всего лишь несколько листков бумаги и фотографии, пока перевернутые оборотом вверх. Горьковского заводят, он смотрит на меня настороженно – обмолвились ему конвойные, что «товарищ из Москвы, по твою душу». Конвой оставляет нас вдвоем – если этот придурок решит на меня наброситься, хуже будет лишь ему.
– Ну садись, чего стоишь. И первым делом прочти это.
Протягиваю ему первый документ и с интересом смотрю, как меняется его лицо.
– Прочел? Водички выпей. А ведь она тебя любила, дурака! Стала хлопотать, выяснять, что с тобой, за что тебя арестовали. До больших людей дошла – и обмолвилась про ваш марксистский кружок, тоже мне, подпольщики недоделанные, а мы тогда кто, по-вашему, царская охранка или гестапо? Решили в тимуровцев поиграть – пожалуйста! Но когда ваш глава, гражданин Линник Сергей Степанович, приказал твою Ганнусю убить «за предательство», это уже не смешно. Кончились ваши игры – отвечать придется, по нашему советскому закону. Ну что значит «он такого не мог» – достоверно установлено, что в последний свой вечер гражданка Полищук находилась по адресу Станкостроителей, пять, в компании гражданина Линника и еще одиннадцати человек, весь актив вашей организации. После чего ее тело нашли повешенным в лесном массиве, в трехстах метрах от вышеназванного дома. Ты в такие совпадения веришь, а я – нет!
Документ почти настоящий. Я лишь добавил, что на теле были следы группового изнасилования и применения пыток. Молчишь, переварить не можешь – так я тебе еще добавлю!
– Вы ведь пожениться собирались еще в прошлом году, ну совет да любовь были бы, отчего вдруг передумали – хотя отношения продолжали поддерживать? Впрочем, не ты один такой, как оказалось. Дурак, ой дурак! Тебя ведь Линник от женитьбы отговорил, сказав – дом, дети пойдут, и оба вы для борьбы будете потеряны?
– Откуда вы знаете?
Ага, значит, в точку попал. Хотя я всего лишь вспомнил роман Горького, как там один герой другому то же самое говорит. Или фразу из какого-то советского производственного романа, «увлекся ею, но боялся, что жена отвлечет от большого и важного дела», в памяти застряло, хотя название и автора забыл.
– А это он не одному тебе говорил. Вы-то всерьез принимали, играя в подпольщиков, – а гражданин Линник смеялся, самый крутой петух вашем курятнике. Ладно, студенты, про всякие там братства наслушавшись, – но ты-то, мужик воевавший, уже жизнью тертый и опытный, куда смотрел? Что, не знал, что ваш Линник твою Ганнусю валяет и над тобой смеется? Впрочем, не ее одну.
Переворачиваю фотографии, комментируя:
– Еще гражданки Литовченко, Маликова, Коновец, Чумакова – это лишь те, кто уже заявления написали. Как их гражданин Линник валял. Вещая дурам, а также дурачкам вроде тебя, – а сам пользуясь вашей глупостью! Хотя вспомни – тебе Ганнуся твоя как-то намекала? Или было что-то, что ты мог догадаться, по крайней мере, Линник так подумал? Вот он и решил тебя убрать – при любом раскладе тебе тут уже не остаться. Одного не пойму, убивать-то нашего советского человека зачем? Так в роль подпольщика вошел, что сам в нее поверил? Думаешь, мы про ваш кружок не знали с самого начала? Полагали, ребята-энтузиасты, зачем мешать, даже если мысли с завихрениями, есть надежда, что после прояснятся. Ну а теперь влипли вы крепко. Не за ваши игры в карбонариев ответите, а по уголовной статье.
– Неправда! Сергей Степанович совсем не такой!
Я усмехаюсь – понимающе и мерзко. Не довелось тебе, Игореша, в иное время пожить. «Политкорректное» – когда уже и двух мужиков командировочных в один номер гостиницы селят с ухмылкой, а если педагог с ученицей (или ученицами) имеет отдельные занятия, то сразу обвинение по статье (и не всегда придуманное). А меня вот Мария почти три года ждала – и ведь я, грешен, по своим каналам проверял, не было ли у нее еще кого-то, и теперь точно знаю, что нет. В этом времени нравы строже, чем в эпоху постсоветского капитализма. Хотя и тут успело быть, «если комсомолка откажет комсомольцу, то значит, она мещанка». И Горьковский тем более должен был про то слышать, хотя и пацаном в те годы был – да и ситуация, когда девушки влюбляются в наставника на пути все равно каком, вполне обычная, ну а про фронтовых походно-полевых жен молчу. Так что – поверит.