Мишин вопрос прервал поток моих трусливых мыслишек.
— Дома? — тупо переспросил я, с трудом возвращаясь в реальный мир, и начал перечислять: — Вещи… Рюкзак, продукты, носки, свитер… что еще?… а! Спальник!
— Не то! — оборвал меня Михаил, — это все ерунда, это и в Рудске купить можно. Важное что-то дома есть? Ну, карты, схемы, записи из архива — где это все?
— Дома…
— Придется ехать к тебе. Сейчас же. Эти бумажки никто не должен найти, — резко сказал или, вернее, приказал Миша и, гулко задев плечом дверной косяк, пошел в прихожую, откуда тут же донесся шум переобуваемой обуви и звон ключей. Я продолжал сидеть, бессмысленно таращась на покрытый трещинками кафель над мойкой.
— Да быстрее ты, не торчи там истуканом, как шлюха под памятником Фадееву! А вы все, пока мы не вернемся, сидите тихо. Никому не открывать и к телефону не подходить. Если мы будем звонить — дадим два гудка, а потом наберем по новой, тогда возьмете трубку. Лелек — за старшего. И смотрите, чтобы Серега много не пил, он нам скоро в транспортабельном виде понадобится.
Отрывисто-резкий командный голос привел всех в чувство: я вскочил с табуретки и бросился в прихожую, Сергей быстро поставил на стол очередной выпитый наполовину стакан — словно оттолкнул его от себя, Болек воинственно насупился и зачем-то принялся задергивать шторы, хотя такого приказа не поступало, а Лелек вслед за мной резво выскочил в коридор и замер, готовый, лишь только мы выйдем на лестничную клетку, закрыть за нами входную дверь на все запоры.
… Подпрыгивая на переднем сиденье и глядя, как Миша с остервенением дергает ручку переключения передач, я вспоминал как на заре нашей туманной юности, сразу по окончании десятого класса (тогда еще заканчивали десять классов, а не одиннадцать) он уезжал поступать в военное училище. Накануне отъезда мы, человек двенадцать одноклассников, собрались у него дома, пили чай, желали ему удачи, желали поскорее стать генералом и все такое прочее, хотя и недоумевали: зачем, мол, тебе уходить в армию, если и на «гражданке» можно принести пользу своей стране? Тогда мы еще верили в свою страну и в ее историческую миссию… А Миша ответил, что идет в военные потому, что считает себя и свой характер наиболее подходящим именно для этой деятельности.
Наверное, из него действительно получился бы хороший офицер. Ведь даже теперь, когда все растерялись и находились в полной прострации, он моментально сориентировался в непростой ситуации и взял на себя роль лидера. Или, если угодно, командира. Я знаю много людей, которые с превеликим удовольствием с ногами забрались бы в вакантное кресло начальника в относительно спокойной и стабильной обстановке, и мне знакомо всего два-три человека, отважившихся бы на это во время тяжелого кризиса…
Мне даже стало за себя немного стыдно: вот ведь и сейчас только лишь теоретизировать могу, а самому сесть за руль — и мысли не возникло, хотя наиболее удобный маршрут и, тем более, кривые дворы своего района мне известны много лучше Михаила.
Впрочем, ни подъезжать к моему дому, ни вообще заезжать во дворы Миша не стал, а остановил свою покрытую толстым слоем пыли «девятку» недалеко от почти безлюдной в этот поздний час автобусной остановки — только сидел на полуразломанной местной юной шпаной лавочке, опираясь на черную трость с витой ручкой-змеей, пожилой мужчина с пышными седыми усами — рядом с зарешеченным белым кубиком круглосуточно работающего киоска.
Закрыв двери, Миша направился, против моего ожидания, не в сторону домов, а именно к этому самому памятнику провинциальному частному предпринимательству, где и приобрел зачем-то бутылку водки. Более всего меня удивило, что водку он купил самую что ни на есть паленую, такую и я, нищий научный сотрудник, никогда бы не взял. Хотя бы из элементарного чувства самосохранения.
А он не только взял, но и, зайдя за угол киоска, сковырнул ключом пробку и приложился к горлышку. Меня передернуло. Пить эту дрянь Миша однако же не стал, а только, скривившись, прополоскал рот и выплюнул, после чего велел мне сделать тоже самое.
Теперь я, наконец, все понял: действительно, не подбираться же нам к дому по-пластунски по достаточно ярко освещенному двору? А так — двое загулявших молодых людей вполне приличного вида возвращаются домой. Пусть и поздно, но на своих двоих, ни от кого не таясь, не скрываясь по кустам… Все правильно. Тем более — те, кто меня (или нас), вполне возможно, ожидает, не знает меня в лицо. Будь я каким-нибудь шпиком, наблюдающим за нужным подъездом, скорее всего на этих гуляк и внимания-то особого не обратил бы. Хотя кто их знает, этих шпионов с их шпионскими штучками, на что они обращают внимание, а на что нет.
А может, и нет в кустах возле подъезда никаких шпиков, а Игорь погиб исключительно из-за своих собственных дел. И тогда все, чем мы сейчас занимаемся, не более чем детская игра по мотивам сериала «ТАСС уполномочен заявить». Боже, как же хотелось в это верить…
Но лучше уж лишний раз перестраховаться, чем позировать потом рваными ранами перед милицейским фотографом, а потому я исправно вошел в роль и, направляясь на полусогнутых в сторону своего дома, наигранно икая, нарочито громко начал вещать Мишане про некую сволочь-Верку (прости меня, Верочка, просто другого имени так сразу не всплыло), которая «как бабки тратить, тут как тут, а как до дела, так сразу «Ой! Я сегодня этого как бы не могу!»», и так далее, и тому подобное.
Продолжая в два голоса материть ни в чем не повинную мифическую Верку, мы и ввалились в подъезд, никого по пути не повстречав и ничего опасного не заметив. Что, конечно, вовсе не означало, что ничего опасного и в самом деле не было… За спиной, скрипнув ржавой пружиной, с громом пушечного выстрела захлопнулась дверь. Мы постояли, прислушиваясь. Тишина. Только слышно, как орет за дверью одной из квартир первого этажа проснувшийся (надеюсь, не от наших воплей) младенец. Ну, это нормально, это он так всегда…
Продолжая играть свои роли, мы поднялись на второй этаж. Третья квартира на этаже — моя. Так, замок вроде цел, ни вмятин, ни царапин, следов взлома не видать… Я резко толкнул дверь рукой — закрыто. Успокоившись, достал из кармана ключи и поочередно, как делал тысячи раз до этого, открыл оба замка. Дверь тихонько взвизгнула несмазанными петлями — знакомо-привычный, ассоциировавшийся с домашним уютом звук — и открылась, на пол прихожей упал прямоугольник света от лестничной лампочки и моя тень посреди этого прямоугольника.
Все было нормально: никто не прыгал на меня из темноты с ножом, никто не прыгал без ножа, никто не орал дурным голосом: «Руки вверх!» или что там положено кричать в таких случаях… Двери, ведущие в комнаты, прикрыты, я всегда так делаю по укоренившейся с детства уж не знаю откуда взявшейся привычке. Несколько пар зимней обуви лежало на полу у порога («Права мама, все-таки, безалаберный я человек» — возникла вдруг в голове совершенно несвоевременная мысль). Короче говоря, все было как всегда.
Я вошел. Миша бочком втиснулся вслед за мной и прикрыл дверь. Привычным жестом, не глядя, я ткнул в выключатель — лампочка послушно вспыхнула, на сердце как-то сразу стало спокойнее и отпустил холодок в желудке… Что это ты, в самом деле, нервничаешь, как гимназистка перед первым свиданием: поцелует, не поцелует, и если «да», то как себя вести? Пощечину дать — жалко, вдруг еще сбежит; а если «нет», то почему «нет», неужто не нравлюсь… Внутренний голос глумился над моими страхами. И действительно — это же мой дом, милый дом, тот самый, который is my castle, как говорят англичане… Совсем успокоившись, я открыл дверь в спальню, служившую мне заодно и кабинетом, и включил свет. Миша, продолжая держать в руках полупустую открытую бутылку самопальной отравы, вошел следом и длинно присвистнул.