— Ты на меня не обижаешься?

— Обижаюсь? — я вскинула бровь. — Ты имеешь ввиду вчерашнее?

— Ну да… я не хотел на тебя кричать.

— Ты больше кричал на маму, — я пожала плечами, меняя траекторию движения и подходя к двери пекарни.

— В этом ты права, — мы зашли внутрь. Эд придержал дверь зашедшей следом бабульке.

Эд указал пекарю на необходимые нам товары и уточнил:

— Ты чего-то хочешь, солнце?

— Таф, — я указала на блюдо со стопкой крупных шариков из сладкого мягкого теста на тонких деревянных палочках. — С какой они начинкой?

— Клубничное варенье.

— Давай-ка их возьмём не здесь. Знаю очень хорошее место.

Пекарь нахмурился услышав такое высказывание, но ничего не сказал. Сложил покупки в протянутый Эдом мешок и обменял на монетки.

Мы с учителем вышли из заведения и двинулись дальше.

Эд мягко потянул меня за локоть в переулок.

— Пошли дворами. Так быстрее за тафами.

Мы шли по узким и не очень проходам между цветными коробками домов. Где было побольше места, возились люди, дети играли, зачастую придумывая правила на ходу.

— Странная игра, — Эд проводил взглядом детей. Они кидались камешками в нарисованные на земле клеточки, выкрикивая при этом случайные, казалось бы, цифры — постоянно разные.

— Там система начисления очков своеобразная, — объяснила я. — Побеждает тот, кто наберёт сто. Надо попадать в разные углы разных клеток. Если промахнулся, очки за следующие попадание снижаются.

— Ничего не понял, но очень интересно. В наше время правила игр были проще: кидаешь камнем в мишень, которую держит друг. Промазал — лох. Попал — крутой. Попал в друга, а не в мишень — встаёшь на его место.

— Суровые игры уличных детей, — усмехнулась я, вспоминая рассказы Эда о его дружбе с детьми-беспризорниками.

— Мы были туповаты для сложных правил, но достаточно изобретательны, чтоб придумать тысячу способов напугать безумного старого алкоголика, — весело заметил Эдмунд и, потерев переносицу, пробормотал. — Да просится мне это на смертном одре.