— Как закрывает?!

— Не закрывает, а переводит его в разряд ну, как бы частных театров, без копейки государственной дотации.

— А другие театры?

— Другие, нет…

В МК ВЛКСМ решили: закрывать революционно-экспериментальный театр нельзя. Превращение его в частный коллектив неизбежно приведет театр к гибели, нанесет «удар по культурной революции».

И отстояли. Много лет спустя В. Э. Мейерхольду представился удобный случай публично выразить признательность театра комсомолу: «Свою яркую жизнь, — писал он в приветствии к 15-летию ВЛКСМ, — сплел ты тесно с искусством потому, что искусство само стало для тебя силою жизни.

И еще: Государственный театр… пользуется случаем отблагодарить тебя за братскую готовность помочь и ту чуткость, какую ты проявил к коллективу его работников… в те тяжелые для нас дни, когда ребром стоял вопрос: быть или не быть театру Мейерхольда звеном советского театрального фронта».

Успехи культурной революции сказывались и на самом Косареве. Со временем утонченнее становился его театральный вкус. Но приверженность к «революционным» формам в театре сохранилась. Исчезла, пожалуй, имевшаяся в прошлом категоричность суждений о творчестве некоторых драматургов. Саша стал внимательно прислушиваться к голосу профессионалов-специалистов: режиссеров, критиков, искусствоведов.

20 января 1935 года состоялась встреча Косарева с художественным руководителем театра Революции (ныне Московский театр имени Вл. Маяковского) заслуженным деятелем искусств А. Д. Поповым. Саша давно хотел поговорить с ним по очень заинтересовавшему его вопросу. Дело в том, что в это время он загорелся идеей создания грандиозного синтетического спектакля, в котором широко было бы использовано и кино. То были дни, когда на экранах демонстрировался фильм «Чапаев». Вокруг него творилось что-то невообразимое. Люди буквально «ломились» в кинотеатры, сметая с пути контролеров-билетеров и даже кое-где поставленные для поддержания порядка милицейские посты. Посмотрев фильм один раз, люди не довольствовались этим, шли во второй, в пятый и даже в десятый раз. Косареву очень хотелось, чтобы нечто подобное «Чапаеву» было сотворено режиссерами и на театральной сцене.

— Советское кино, — восторженно делился Косарев своим впечатлением от «Чапаева» с Алексеем Дмитриевичем, — дало нам прекрасный, вдохновенный фильм, воспевающий лучших людей нашей страны, героически боровшихся за Советскую власть во время гражданской войны. Велико значение его для воспитания молодежи. Какой эмоциональный заряд! Какое воздействие на зрителя!

А. Д. Попов слушал Косарева и согласно кивал головой. Он еще не очень понимал: куда клонит комсомольский секретарь. Как подступить к теме разговора, ради которой он и сам сюда пришел? А Саша, не замечая озадаченного лица Попова, развивал свои идеи:

— Настало время создать и для сцены произведение типа «Чапаева», которое находилось бы на таком же высокоидейном художественном уровне, как и этот незабываемый фильм. ЦК комсомола оказал бы самое активное и всемерное содействие людям, которые взялись бы за эту работу.

Сложилась любопытная ситуация: каждый из собеседников имел свою, сокровенную цель в разговоре, но они были так далеки и несовместимы, что Попов не торопился начать свой разговор. А Косарев увлеченно рассказывал ему о синтетическом спектакле. Саше казалось, что именно синтетический спектакль откроет сцене семафор к небывалому успеху. Попов вновь и вновь деликатно соглашался «с своевременностью постановки Центральным Комитетом ВЛКСМ этой интереснейшей проблемы», и обещал, что театр Революции займется «тщательной разработкой возможности ее осуществления в ближайшем будущем».

В действительности же Алексей Дмитриевич был обескуражен столь неожиданно и напористо поставленной Косаревым задачей. Дело в том, что Попов пришел в ЦК ВЛКСМ за моральной поддержкой. Он завершал работу над постановкой пьесы Шекспира «Ромео и Джульетта». В дирекции театра побаивались, как бы ее не сочли (особенно в ЦК ВЛКСМ) несвоевременной для нынешнего репертуара. Незадолго до этого Косарев неоднократно и резко выступил против постановки во МХАТе булгаковского спектакля «Дни Турбиных». «Конечно, Шекспир — не Булгаков, — размышлял Попов, — но все же Косарева, на худой конец, следует хотя бы нейтрализовать, чем заиметь в его лице активного противника…» А тут этот разговор о синтетическом спектакле, совсем некстати… К такому у Попова душа совсем не лежала. Алексей Дмитриевич колебался: сказать или промолчать о своем замысле? Но если сейчас промолчит, то чем же ему надлежало в ближайшее время заняться: «синтетическим спектаклем»? Воплощать в жизнь идею, которой он сам не зажегся столь же пламенно, как комсомольский секретарь? «Нет, за Шекспира надо бороться!»

Уже поднимаясь с кресла, Алексей Дмитриевич пригласил Косарева с товарищами на премьеру:

— Трагедия гениального Шекспира, — как бы мимоходом, невзначай обронил Попов, — привлекла наше внимание тем, что в ней с необычайной силой, свежестью и простотой звучит идея о цельной, полнокровной, не знающей раздвоения, сомнений и колебаний человеческой личности. В ней звучит идея гармоничности мысли и чувств, идея столь близкая нашей великой эпохе…

Косарев смотрел на Попова хитрющими глазами («излишне, Алексей Дмитриевич, дорогой, меня за Шекспира агитировать») и в лад режиссеру соглашался:

— Надо по-настоящему прививать молодежи серьезные и культурные вкусы, воспитывать их на замечательных произведениях классического наследия и лучших современных постановках… Мы вас, Алексей Дмитриевич, обязательно в этом поддержим.

Косарев сдержал слово. А когда наступил день премьеры, он с секретарями ЦК ВЛКСМ Васильевой, Салтановым и Файнбергом посмотрели спектакль. Им понравилось все: и новое прочтение драмы Поповым, и талантливая игра актрисы Марии Бабановой (Джульетта), и восходящей звезды Михаила Астангова (Ромео). Спектакль получился молодежным и для молодежи. С большим удовлетворением покидал Косарев театр, тепло прощался с его руководителями А. Д. Поповым и директором И. С. Зубцовым.

Довольный состоявшейся премьерой, восторженной встречей спектакля публикой, Попов провожал гостей.