Вдова приоткрыла дверь и пригласила меня:
— Заходи.
Комната дочери была еще меньше. В ней помещалась лишь узкая кровать, красиво застеленная, с двумя подушками горкой и сложенной поверх темно-красного шерстяного одеяла одеждой, и высокий комод, о который стукнулась дверь, когда я открыл ее слишком широко. Узкий проход вдоль кровати вел к узкому окну в три стекла, разделенными двумя горизонтальными деревянными планками. Девушка стояла в проходе, но не возле окна, а ближе к двери, свет из него падал только на ее ноги ниже коленей, как бы зажигая огнем редкие светлые волоски на икрах. Ноги стройные, средней длины. На лобке растительность была такая же светлая, но намного гуще. Пока что ни подмышки, ни лобок не бреют. Живот плоский, грудь небольшая, торчком, с набухшими розовыми сосками. Кожа белая и чистая, только возле правой ключицы маленькая родинка. Голова с густыми русыми и более темными, чем на лобке, волосами наклонена, изображая стыдливость. Вот только ее набухшие соски и мой жизненный опыт подсказывали, что Алису сейчас прет по полной программе. Она уже столько лет мечтает, как предстанет голой перед мужчиной, как сведет его с ума, как… ну и прочая лабуда из навозной кучи для женских любовных романов. Знала бы она, сколько такого добра я перевидал.
— Обернись, — сказал я, стараясь придать голосу захлеб.
Алиса повернулась спиной. Попка кажется уже из-за напряженных ягодиц.
— Наклонись, — требуя я.
Губки не большие и не вульгарные. У некоторых женщин бывают такие разлапистые, что ли, что, как по мне, лучше не смотреть. Светлые волоски примяты, будто я уже погладил их.
— Ты самая красивая! — произношу я настолько искренне, насколько получилось, чтобы сделать девушке день, а то и всю жизнь.
В такой позе любая женщина — самая красивая и желанная.
Мы возвращаемся с ее матерью в проходную комнату. У меня еще стоит перед глазами голое женское тело и всё остальное стоит, и вдова это угадывает и сдерживает улыбку. Мол, поймали тебя за член, теперь никуда не денешься, начнем крутить.
Чтобы не зазналась, я говорю:
— Времени на раздумье — три дня. У меня на примете еще две кандидатки.
После чего ухожу, сообщив на прощанье, где остановился, а также места, где стоит шхуна. Пусть сходят, полюбуются. Материальное воплощение богатства производит более яркое впечатление, чем счет в банке. И, может быть, там какая-нибудь добрая душа расскажет им о бедной голландской девушке, которую я поматросил и бросил на произвол судьбы с неприлично большой суммой денег и тяжелыми баулами с шелковыми тканями.
28
Они пришли на третий день утром. Я как раз заканчивал завтракать. Обычно завтракаю в номере, а обедаю и ужинаю где-нибудь по соседству. Готовят в гостинице не очень. То есть, яичницу с беконом и пудинг могут сделать, а вот что-то позамысловатее получается плохо. Англичане так и не обзаведутся приличной собственной кухней. Я, запивая молоком, доедал большой кусок пудинга, так и не определив его вкус, вопреки английской пословице. Раздумывал, не заказать ли еще кусок, чтобы все-таки разобраться со вкусом, когда слуга Энрике доложил о приходе двух дам. Я накинул китайский халат с буфаном лев и приказал впустить их.
На Алисе был старый темно-красный гаун с капюшоном из толстой шерстяной ткани, плотно облегающий талию и с широким подолом. Когда откинула капюшон, под ним на затылке был белый, полотняный, плотно облегающий чепец с кружевом спереди и лентами сзади. Волосы расчесаны на пробор и взбиты надо лбом, а с боков свисают завитыми локонами. Под гауном было новое платье, синее с белым — мои цвета: вдова не зря тратила время и пять гиней. Плечи обнажены. Декольте глубокое, но прикрыто нижней белой сорочкой из тонкой ткани. Корсаж стянут шнуровкой сзади. Он удлиненный, до бедер, расширяющийся басками. Рукава до локтя, а дальше идут длинные белые перчатки. На ногах черные кожаные туфли с острыми носаками и красными бантиками на подъемах. В руках Алиса держала узел, скорее всего, с одеждой, который она положила на сундук перед тем, как сесть за стол вместе с матерью, которая была вся в черном, чтобы лучше оттенять дочь.
Кике, помогавший дамам раздеться, принес нам серебряные кубки, кувшин со сладкой мальвазией с Канарских островов, закупленной мной на обратном пути из Китая, и блюдо с апельсинами, которые странным образом удачно гармонировали с этим вином. Может быть, так считал только мой вкус, испорченный скитаниями по эпохам. Впрочем, дамам тоже понравилось. Разговор вели светский английский — погода, погода и еще раз погода.
Только в конце визита вдова осмелилась поинтересоваться:
— Алисе придется делать что-либо по хозяйству?
— Разве что от скуки решит помочь Энрике, но заранее предупреждаю, ему это может не понравиться, — ответил я и проинформировал: — Он служит мне уже пятнадцать лет, поэтому, как понимаете, ближе, чем родственник.