“Реб Исруэль, ты, в высшей степени, кошерный еврей”.
“Еврей всегда еврей. Добрым отношением можно обратить атеистов в кошерных евреев. В кибуце я помогаю им быть кошерными евреями”.
В ешиве, известной своей фанатичностью, Израиль отводит ее в угол коридора, где особенно затхлый воздух, извиняется перед учениками, что не может оставить женщину на улице. Он заходит в класс, а мимо нее проходят молодые знатоки Священного Писания и отводят от нее взгляд в сторону. Она не сдвигается с места. Она с напряженным вниманием прислушивается к дискуссии учеников и Израиля. “Реб Исруэль, ду бист идеалист” – “Реб Исруэль, ты – идеалист”. Они яростно доказывают, что еврею-атеисту запрещено даже ступать по Священной земле Обетованной, а их главное предназначение – хранить святость этой земли. Израиль отвечает, что люди кибуца смиряются с бедностью и голодом во имя того, чтобы превратить болота в плодородные земли, и отвергает их ярость по поводу того, что люди кибуца осмеливаются упоминать имя раввина Кука, который признает святость дел первопроходцев-атеистов.
“Я пришел учить с вами изречения Мишны”, – Израиль пытается прогнать злой дух отрицания, становясь одним из них – кошерным евреем. Примерно, через час он выходит к Наоми в коридор и говорит ей, что тот, кто рос в глубоко религиозном доме в Польше, может понять их резко отрицательное отношение к атеистам. Он уже давно огорчен тем, что религиозные евреи категорически не приемлют атеизм, и общество их теряет. И вместе с тем, с ними приятно заниматься. Они воспитаны. Начитаны.
“Израиль, скажи мне, почему после Катастрофы, они восстанавливают общины хасидов, возглавляемые праведниками-цадиками в Польше до войны, здесь, в Израиле?” Она удивлена до глубины души. Он отвечает ей, что в лагерях смерти хасиды говорили – Бог с нами, здесь, в Аушвице. А те, кто спасся из лагерей смерти, репатриировались в Израиль. Руководители хасидов, адморы – праведники, учителя, раввины – повелевали своей пастве мстить тиранам и палачам тщательным сохранением довоенного образа жизни в диаспоре.
В квартале ортодоксов, среди мелких торговцев, ювелиров и учеников ешив, они собирают информацию о евреях Польши. Он разыскивает семьи, знакомые ей по берлинской улице Гренадир Штрассе, заселенной евреями, которую она собирается изобразить в романе. Она не перестает удивляться Израилю, обнаруживая все новые стороны его личности. В “Меа Шеарим” он смеется также заливисто, как смеялся в детстве. Шутит и балагурит на идише, что не характерно для него. Этим смехом он привлек богобоязненных евреев, особенно он сдружился с продавщицей париков. Однажды он стоял перед витриной ее лавки и заразительно смеялся. Полная продавщица вышла к нему с обидой: “Ты что, гой? Не знаешь, для чего они предназначены?”
“Моя мать носила парик”, – успокоил он продавщицу и рассказал ей историю. Религиозные женщины напали на его мать за то, что она пришла в микву – бассейн для омовения – с маленьким сыном. Мать отвечала: “Он совсем малыш. Чего вы сердитесь? Ничего не случится, если он увидит голую женщину”. Израиль покраснел, когда он увидел, как телеса продавщицы трясутся от смеха.
Израиль водил Наоми в залы, где звучала современная музыка. Веселые мотивы чередовались с печальными. И она ощущала, что любовь приносит ей вместе с легкостью, тяжесть на душу. Любовь пробуждает в ней силы творчества, но оглушает душу. Звуки и голоса затягивают ее в какую-то воронку и не дают покоя. Воображение уносит ее далеко-далеко от реальности мелодией, овладевающей всеми ее чувствами. Израиль говорит с улыбкой:
“Великих писателей тянет за пределы человеческой жизни”.
Глава четвертая
Она блуждает в потемках. Одна из центральных линий ее романа связана с иудаизмом, а она еще плохо представляет, что такое – иудаизм. Осовремененный иудаизм, о котором ей твердили в сионистском движении, – пустая бессодержательная идея. Она просит Израиля, чтобы он приблизил ее к еврейскому миру, который всосал с молоком матери.
Израиль объяснил ей законы кашрута. С этого дня она перестала есть свинину и крольчатину. Но разве это поможет разгадать сущность иудаизма…
Часть окружающих ее сионистов отрицает Бога и борется с религиозными евреями.
Но Израиль убежден, что иудаизм не может быть нерелигиозным. Законы, в которые евреи верили тысячи лет, логичны. У марксистов нет никакого права отвергать их. Он говорит, что до сих пор не встречал хотя бы одного кибуцника, который бы мог вразумительно и убедительно объяснить, на чем основан его атеизм.
“Я верю в то, что существует высшая сила, направляющая мою жизнь с момента моего рождения. Я называю эту силу – Творец Мира, Да Святится имя Его, – исходя из силы традиции, в которой рос”, – говорит Израиль.
Он считает, что тот, кто не верит в Высшую силу, воистину “нищ духом”. Он отвергает дешевые шуточки по поводу “Сотворения мира”, событий, описываемых в Торе: корзины, в которой Моисей младенцем плыл по Нилу, истории Ноева ковчега, принятии на горе Синай Десяти заповедей. Вообще, нечего спрашивать, было это или не было. И если нет у него ответа на вопрос о том или ином событии, он принимает его таким, как оно описано в Книге. Существует нечто мистическое, сверхъестественное, нечто, чего человеческий разум не в силах уловить и понять. Он связывает разные области знания, доказывая, что нет абсолютного знания. Анализируя Библию, Мишну и Гемару, Талмуд и комментарии к книгам Священного Писания, Агаду, общую философию, он предъявляет свои доказательства правоты иудаизма. Она же все еще блуждает в потемках. Медленно-медленно открывается ей дверь в чуждый ей духовный мир.