Единственный больничный туалет, в который можно было беспрепятственно войти, находился в приемном отделении. Из-за тонкой перегородки доносились голоса. От мокрого холодного пола воняло мочой и хлоркой.

Игорь зашел в кабинку. Унитаз был чистым. На двери висел график уборки, густо заполненный подписями. Щеколда была сломана – погнутый язычок не входил в паз, но нижний край дверцы располагался достаточно высоко для того, чтобы отличить свободную кабинку от занятой. Он отвернулся обратно к унитазу и расстегнул ширинку. Игорь почти никогда не мочился в писсуары. Парурезис, или синдром стеснительного мочевого пузыря. Тоже психическое расстройство, но сущая ерунда по сравнению с той фантасмагорией, которой сейчас была забита его голова.

Чтобы отвлечься, Игорь стал читать надписи на перегородке. «Под окном сегодня в пять пронесли покойника. У покойника стоял выше подоконника». Писали на пластике. С кафеля надпись бы сразу оттерли. «Отсосу недорого» и замалеванный черным прямоугольник. Возможно, здесь был номер телефона врача или медсестры, указанный обиженным пациентом. Игорь вспомнил Доронина. Сегодня коллега был не так оптимистичен. Отвечал односложно, часто тер подбородок и ничего не сказал про «надежду на лучшее». Мелкие черепки на его колпаке скалились особенно зловеще.

– А где парень? – спросил Игорь, прежде чем выйти из палаты, и указал на пустую каталку, на которой вчера лежал мальчик без ноги.

– Выписали, – ответил Доронин.

Медсестра посмотрела на Доронина, приподняв брови, а Доронин посмотрел в окно. Весь путь от двери реанимации до больничного двора Игорь думал, что бы это значило. Выписать из реанимации можно было по-разному.

Внезапный шорох за дверцей помешал ему закончить начатое. Странно, что он не слышал, как хлопнула входная дверь. Игорь застегнул ширинку и повернулся. В широком проеме между нижним краем двери и полом были видны босые женские ноги, перемазанные глиной. Воздух наполнился знакомым запахом.

Игорь ощупал карманы джинсов. Как будто соль, которую он клал в задний карман три недели назад, могла пережить две стирки. Да и вообще, те ли это были джинсы? Соли не было, ни в карманах, ни под рукой. И все же он не чувствовал того парализующего ужаса, который испытывал при прошлой встрече. Голоса людей за стеной, солнечный свет в окне и потеря детей сделали его смелее.

– Снова туалет? – спросил он первым.

Сложно было произнести первое слово, второе вылетело само. Отлично – он многое хотел бы сказать.

– А это вариант исповедальной кабинки для предателей и убийц, – ответила Наташа.

Состарившийся, похожий на затертую звукозапись голос отвратительно напоминал тот, каким он был при жизни. И именно это сходство, а не безжизненные интонации, пронизывало до костей.

– Я не убийца, – ответил Игорь.

– Обсудим это в другой раз. Осталось слишком мало времени.

– Нет. Мы обсудим это сейчас. Другого раза может не быть. Не должно быть. – Собственный окрепший голос придал ему уверенности. – Потому что ты пришла не к тому, к кому должна была прийти. Я не убийца.

– Слишком мало времени.

– Я понятия не имел о планах Шматченко. И я тебя туда не тянул. Даже не предлагал поехать со мной. Ты назвалась сама. Зачем ты это сделала? Из-за огромной неразделенной любви? Серьезно? Псих был прав, у тебя была своя программа. В том, что случилось, ты виновата не меньше меня.

– Мало времени.

– Зачем все эти годы, после свадьбы, ты преследовала меня? Мстила? За что? За то, что дружба кончилась? А не по твоей ли инициативе это произошло? Ты слишком вжилась в дурацкую роль из дурацкой песни Макаревича. Он любил ее, она любила гулять по ночам. Дать максимальный повод для ревности, для того чтобы почувствовать себя нужной и желанной. Так? Да. Как ты и хотела, с каждым твоим «просто знакомым» я все больше чувствовал себя говном. Мои поздравления. Так было каждый раз. А последний твой концерт был и вовсе незабываем. Бинго. Ты помнишь, как я стоял под дверью в гостинице? Помнишь, как умолял тебя открыть дверь? Но тебе было слишком приятно во всех отношениях. Ты сама выбрала смерть под этим проклятым деревом. Так что оставь в покое меня и моих детей.

Игорь замолчал. Он не надеялся на прощение, но все равно чувствовал себя легче.