– Бабушка! – снова позвала Ярушка.

Молчит. Странно. Девочка бросила взгляд на надгробие с именем усопшего.

И сердце перестало биться.

На табличке значилось: «Ефросинья Степановна Никитина». Мама. И даты жизни. Последняя, дата смерти – у Ярушки упало сердце, – день, когда на Тавду напали джунгары, а она сама, Ярослава, была в подвалах Александрии, билась с Ирминой и духами черного морока.

Холодок пробежал по спине.

Рядом еще одно надгробие, такое же. «Николай Азарович Никитин». Отец. Ярославу бросило в дрожь. Уже знала она, что написано на двух надгробиях поменьше. Взгляд скользнул по потемневшему дереву: «Руслан Николаевич Никитин» и «Марья Николаевна Никитина».

Вся семья тут. И матушка с батюшкой, и брат с сестренкой. И дата смерти у всех одинаковая. Никого не пожалели.

Сухой комок подкатил к горлу. Ярослава качнулась и опустилась на колени рядом со сгорбленной старушкой. Та, не видя ее, встала, отряхнула темную юбку от опавшей листвы, медленно повернулась и пошла прочь. Ярослава не останавливала ее. Слезы застилали глаза, горячим потоком стекали по щекам. Она была уверена, что с ними все в порядке. Она точно знала, что их не было в Тавде в день нападения. Выходит, ошибалась? Вся семья здесь, на погосте, никого не осталось. Ярослава всхлипнула и заревела в голос, разрывая холодный туман в клочья.

Старушка тем временем отошла подальше, к другой оградке, вошла, ссутулившись. Присела у надгробия. Ярослава вздрогнула. Там кто-то еще из родных? Но кто?

Она подошла ближе. Крупными почерневшими буквами было высечено имя «Могиня». Бабушка. Но с другой датой смерти – сегодня. Сейчас!

– Да что же это! – закричала она. – Бабушка! Как же так? Этого же не может быть! – и безумным взором уставилась она на сгорбленную спину. – Кто ты?

Голос ее дрогнул. Глаза высохли.

Старушка посидела у могилки, тяжело поднялась, распрямилась.

Девочка заглянула ей в лицо и… отпрянула, медленно оседая по металлическим прутьям оградки. Ярко-синими невидящими глазами, не выражавшими ничего, кроме одиночества и обреченности, на Ярушку смотрела… она сама, Ярослава.

Тяжело дыша, смотрела она вслед самой себе, сгорбленной, несчастной, безрадостно бредущей в одиночестве.

Это видение, этот морок – он показал ей будущее, ее будущее. В сегодняшнем настоящем она осиротела.

Воздух вокруг потемнел и сжался, давя на грудь, забивая ноздри и глаза сухим сизым туманом.

– Стой! Держимся друг за друга, ни шагу прочь!

Енисея оглянулась.

И поняла, что осталась одна. Темные плиты нефритового зала, покрытые мраморным кружевом колонны, белоснежный трон.