— Павалокин-то? Ушел, чего ему тут делать? Он и глаз сюда не кажет, надо ему больно, занятой шибко. Все занятые теперь, все бегают, как тараканы поморенные… А у меня пенсия двести тыщ. Как ты хочешь, так и вертись. Вот и приходится на старости лет работать… А мне уж семьдисеть, милок.

— Угу, а когда Па…

— Вот ты непонятливый какой, прямо слово, — всплеснула руками женщина. — Говорят тебе — и глаз не кажет.

Становилось ясным — пора сматывать удочки. Куда же направиться? Домой идти не хотелось.

— Так я, это… пойду я…

— Иди, милок, или, — проговорила старуха таким тоном, будто хотела сказать: «Катись-ка ты колбаской по Малой Спасской».

Вместе с тем она, закончив с картошкой, встряхнула руками, вытерла их полотенцем и вопросительно уставилась на Иванова, казалось, что она сейчас скажет: «Ну? Чего ждешь? Иди давай». Однако женщина открыла рот лишь в прихожей у вешалки, когда Илья надел куртку и нерешительно потянулся к дверному замку (точнее, к замкам, так как их оказалось множество).

— А это-то брать не будешь? — спросила она строго.

— Чего? — Илья резко повернулся и посмотрел в том направлении, куда указывала рука женщины.

— Сумка твоя?

«Нет!» — поспешил было ответить Иванов, однако торопиться не следовало. На полу под вешалкой стояла его собственная темно-синяя сумка из плащевки.

Сердце у Ильи заныло.

— Моя, — проговорил он упавшим голосом.

— Так забирай, — рассердилась женщина. — Моя, моя, а чья же еще? У него такой нет, а у меня и подавно. Что я, своих сумок не знаю? Тоже скажешь… Дай помогу, не справишься с дверью-то, да-ай-ка!

Сумка оказалась тяжелой.

— Нет, этого не может быть, просто быть не может, — шепотом повторял Иванов, спускаясь вниз по погруженной в полумрак лестнице. — Чертовщина какая-то, я же из дома с пакетом уходил. — Борясь с собой (следовало проверить содержимое сумки, но очень не хотелось этого делать), он нашел самое освещенное место и остановился.

«Чушь, чушь, чушь, там нет никакого топора, — уверял себя Илья, но чем старательнее делал он это, тем меньше уверенности у него оставалось. — Ну, допустим, я заспал или забыл, что взял с собой сумку, но сюда-то я точно ничего не вносил! А если сумку нес Павел?»

Не в силах больше выносить неопределенности, Илья взялся за язычок бегунка «молнии» и медленно потянул его.

— О черт! — проговорил он заплетающимся языком и облизал вмиг пересохшие губы. — Твою мать…

Кровь, проступившая через газету, уже засохла, там под ней был… Нет! Нет!..