Почувствовав, что опасность отхлынула от него, Брюхотряс осмелел. «Эйриково пиво», вылитое на еловую ветвь Бьёрном, примерзло сосульками к шапке и меху одежды, но Сигвальд не замечал этого. Странный незнакомец куда-то исчез, а мальчик (любопытство пуще страха) выбрался из убежища, разминая затекшие руки и ноги. Единственный уцелевший противник Бьёрна (да уж какой там противник, унести бы ноги!) оглашал темный, погруженный в зимнюю спячку лес громкими заполошными воплями, — закричишь, коль прямо перед тобой человек в зверя превращается. Внезапно до ушей Сигвальда донесся треск ломавшихся сучьев и в следующую секунду — рычание медведя; хищник, казалось, издал вопль отчаяния (как человек, пальцы которого, протянувшиеся, чтобы схватить вожделенное золото, нашли лишь глину).
Тут вдруг иголочка тревоги кольнула Брюхотряса. Он с удивлением осмотрелся вокруг и понял, что в лесу сделалось светло, будто полная луна вышла из-за туч, словно растаяли облака, а все звезды над головой засияли втрое… вчетверо сильнее. Изумрудно-зеленое свечение залило все пространство между деревьями, и тогда перед Сигвальдом предстал странный незнакомец, которого он видел в яме.
Хочешь посмотреть на него? — спросил рыжебородый. — Он уже никому не страшен, грозный Бьёрн-конунг. — Брюхотряс в испуге яростно замотал головой. Незнакомец почесал подбородок под кудрявой, жесткой, как мочалка, бородой. — Напрасно, — сказал он, — напрасно. Зрелище того стоит.
— Кто ты?
— Я? — Рыжебородый хмыкнул. — Я-то полагал, что в твоем положении главное, что я не враг тебе… Может, мне удалиться?.. Нет? Ну тогда…
— Ты Крисс?! — ляпнул мальчик.
Круглое добродушное лицо рыжебородого слегка потемнело. Он поморщился:
— Я похож на блаженного, который отдал себя на казнь… Тогда зачем ты прятался от Бьёрна? Пусть бы он тебя прикончил… Не понимаешь? Если ты не желаешь такой судьбы для себя, отчего тебе могло подуматься, что другой готов принять ее? Хороший вопрос, правда? Да, ну, не будем об этом…
— Ты Локи! — выкрикнул Сигвальд, отчего-то почувствовав облегчение.
— Угадал! — завопил рыжебородый. — Угадал! Я… — он раскинул руки, вознося их к небу. — Я — Локи!
— Я никогда не видел богов, — растерянно проговорил Сигвальд. — Ни одного из них… Скажи, а ты… ты… Получается, что ты знаком с самим Одином…
— Один… Ты так любишь Одина? — Локи прищурил глаз. — Ты ведь никогда не видел его, не так ли? — Брюхотряс кивнул, а его странный собеседник продолжал: — Скажу тебе честно… Хм, вот что, идем-ка, я кое-что тебе покажу. Пошли.
Сигвальд почувствовал вдруг, что этот странный тип (хотя, может быть, он и на самом деле бог, бог Локи, который всегда оставляет всех в дураках) — его спасение. И… последовал за ним. Идти пришлось недолго.
Богам не было угодно, чтобы викинг по имени Йорм пал от руки Бьёрна-конунга, берсерка, обратившегося в медведя. Страшный зверь провалился в яму, вырытую охотниками для крупного зверя. На дне ямы, из которой без посторонней помощи не выбраться, рыча и брызгая слюной, тараща безумные красные, как горящие уголья глаза, прыгал человек в медвежьей шкуре, издававший нечленораздельные, хотя и напоминавшие человеческую речь, звуки.
— Это Бьёрн? — пролепетал Брюхотряс, чувствуя, что рядом с рыжебородым ему бояться нечего, даже страшный убийца не тронет его.
— Это… м-м-м… ну да, хотя я бы сказал, что это то, что было Бьёрном Хеммингсоком, Плетенобородым, конунгом.
— Было?
— Да, — грустно вздохнул Локи. — Увы, вот до чего доводит людей попытка воспринимать все всерьез. Например, нужно умереть с мечом в руке. Хорошо, а чего ради? Чтобы пить перебродивший мед с Одином в его чертогах — в длинном каменном мешке — среди вечной сырости, сквозняков, слушая хвастливые байки героев, хотя в историях их, уж я-то знаю, правды ни на грош. Посмотри на Бьёрна, — сказав эти слова, Локи и сам заглянул в глубь ямы и скривил рот. — Отвратительное зрелище. Всю жизнь он надеялся попасть в Валгаллу, и что же? Он в нее не попадет.
Сигвальд, подавив в себе робость, последовал совету. Приходилось признать, что и тут Локи оказался абсолютно прав: выглядел конунг очень плохо. Он пытался что-то сказать, но ни слова разобрать было невозможно.
— Не могу смотреть на это, — с болью в голосе проговорил рыжебородый и провел тыльной стороной ладони по совершенно сухим глазам. — Какое грустное зрелище.