Богданов уже ни на секунду не сомневался, что «помоги» и «выручи» в системе понятий Миши означает только одно — «дай на бутылку». А вот что они собираются ему рассказать за следующую пятерку?
— А почему он тут-то болтается? — спросил Валентин.
— Так баба здесь жила, выгнала его, хату заперла, да и свалила… — сказал Миша и сплюнул в сердцах: — Шалашевка.
— Так чего же он в общагу не едет? — изумился майор.
— Так ждет, Рамеа, мать его!
— Чего ждет?
— Так ее, бл…дину, и ждет, — произнес Миша с подлинным сочувствием. — Горюет мужик.
Трагедия неразделенной любви африканца не могла не тронуть майорского сердца, однако отрывать от него — большого и отзывчивого — очередной пятерик он не спешил, решив сначала оценить информацию, которую утаил от него лукавый или нерадивый свидетель, и только потом произвести или не произвести выдачу безвозмездной ссуды.
— Встань и его подними, — приказал майор, опасаясь подвергнуться обвинениям в расизме со стороны прохожих и выглядывавших из окон жителей домов.
Поняв по тону, что надежда не умерла, Миша встал и, подойдя к товарищу, начал уговаривать того подняться, что Огюст и сделал, икая и всхлипывая:
— Я Нина любить, жениться хатеть, он ушел, я совсем помирать…
— Не надо, Мангус, помирать, — уговаривал его Миша, — бабу другой находи… тьфу, мать, привязалось! Другую найдешь!
— Ну, говори, мне некогда, — пригрозил Богданов. — Что там еще?
Забыв об Огюсте, Миша снова подбежал к Богданову и быстро-быстро заговорил, показывая куда-то в сторону.
— Тут рядом, тут недалеко, — начал он и сбивчиво принялся объяснять Валентину суть дела.
— Покажешь, и если наврешь, пришибу, понял? Из-под земли достану! — заявил майор, сверля глазами алкаша.
«Вроде не врет, хотя черт его знает!»
— Пойдем-дойдем, тут рядом, покажу, как есть, — запричитал Миша после многократных заверений в своей честности.
У подъезда дома, действительно расположенного в трех минутах ходьбы, Миша остановился.
— Вот здесь, — сказал он. — Я не пойду, мало ли зачем ты к нему, чтобы после не обижался. Он парень добрый…