— Зачем давить, сами сдохли. У фортуны ведь глаза марлей завязаны. Она через эту марлю все видит. Знает, кого метит, — сказал одессит.

Аслан не поддержал тему. Но фартовым будто соль на душу попала. Вспомнили всяк свои обиды.

— Я к нему пришел зуб выдернуть. Он снял. Да только не больной, а рядом, на котором коронка из рыжухи была. Прижопил коронку, падла.

— А мне обещал диету, когда язва доконала. Да много захотел. Я чуть не загнулся на баланде.

— Зато Слону сделал, как обещал.

— Попробовал бы не сделать! Тот из него дух выпустил бы вмиг, — рассмеялся Могила.

— А тебе чахотку за сколько обещал сделать?

— За пять кусков, — бухнул Верзила.

— Чего не дал?

— Тогда б Слону не хватило.

— Как не хватило, если общак имелся?

— Общак не для того у нас был, — обрубил Пустышка.

— Да кончай базлать. Чего в пустой след пердеть? Нет их. Жмуры. Не с кого спросить, — прервал разговор ростовский законник.

Еще через два дня, оставшись наедине с Могилой в квартире второго этажа, Аслан сказал шепотом:

— Знаешь, я слышал в зоне, вроде и повара и врача замокрили в больничке.

— Тоже мне новость сказал. Да я о том знал, когда они еще живы были, что их это ожидает. А как ты думаешь, с законниками безнаказанно можно мухлевать? Хитрей всех хотели быть фрайера. Да забыли, что на всякую хитрую жопу есть хрен с винтом. Напросились и получили свою дозу. Ты свой мужик, потому и говорю. Фартовые тебя уважают. И те, что загнулись, хреново про тебя не трехали.

— А как расписали их? — спросил Аслан.

— То не моих рук дело. Их Гонщик загробил. Обоих. Но никому о том не сказал. Теперь он на воле.

— Один двоих гробанул? — не поверил Аслан.

— Да не один. Но тот, что с ним был, даже нам не колется. Ну и хрен с того? Отплатили за наше — и будь здоров.