Господин Шпанберг отвечал так:

— Понеже мы пришли в вышеозначенную ширину и на Чукотской земле нет гавани и дров для отопления, рассуждаю, когда пройдем до 10 дня нынешнего месяца, мы тогда возвратимся искать гавани в Камчатке для охранения судна и людей.

Услыхав те Шпанберговы слова, я иной совет подал:

— Понеже известия не имеется, до котораго градуса ширины из Севернаго моря у восточного берега Азии от знаемых народов европейских жители бывали; и по оному не можем достоверно знать о разделении морем Азии с Америкою, ежели не дойдем до устья реки Колымы или до льдов, — понеже известно, что в Северном море всегда ходят льды, — того ради надлежит нам непременно, по силе даннаго Вашему Благородию указа, подле земли идти, ежели не воспрепятствуют льды или не отыдет берег на запад, к устью реки Колымы до мест, показанных в означенном Е. И. В. указе; а ежели земля будет наклоняться еще к норду, то надлежит по 25 числе сего настоящего месяца в здешних местах искать гавани, где бы можно было зимовать…

Господин командующий ничего не сказал на мое мнение и токмо на третий день, когда бот пришел в ширину 67 градусов 18 минут, объявил свою волю:

— Ежели больше будем мешкать в северных краях, опасно, чтобы в такия темныя ночи и в тумане не прийти к такому берегу, от котораго не можно будет для противных ветров отойти; и рассуждая об обстоятельствах судна, понеже шверц и плей-ваглен изломаны, також трудно нам искать в здешних краях таких мест, где зимовать, понеже иной земли, кроме Чукотской, неизвестно, на которой народ не мирной и лесу нет. А по коему мнению, — приговорил господин командующий, — лучше возвратиться назад и искать гавани на Камчатке.

Сие, любезный друг Алексей Иванович, истинная причина того, что не представили мы господам Адмиралтейц-Коллегии достовернаго известия о нахождении Анианскаго пролива, хотя и поднялись гораздо выше его к норду. Ныне ж доподлинно репортовать можем, что достигли того пролива, и об раздельности Азии с Америкою по донесению штрафованного при здешнем остроге морехода Скурихкна. Оный Скурихин похвастал пред служителями экспедичными, что в лето 1732 года, находясь при команде бота святаго архангела Гавриила (бот строен нами при Камчатской гавани взамен «Фортуны» и лодии, на которых мы переправлялись из Охотскаго острога в прошлую экспедицию), ходил в море под смотрением подштурмана Ивана Федорова и геодезиста Михайлы Гвоздева, который Михайла был в академических классах в те прошлые годы, когда и мы в них премудростей набирались у господина профессора и бригадира Андрея Даниловича[71]. Служители донесли, что штрафованный мореход божился, будто бывал у Чукотскаго носа и, плывя от него на восток, видел сушу американскую. Допрошенный нами, оный Скурихин письменно показал под присягою правдивость своей сказки и об том, что репорт Михайлы Гвоздева, принявшего бот в командование за смертию подштурмана Ивана Федорова, подан в Охотскую канцелярию по возвращении бота из вояжа.

Сколь достойно удивления, что великой важности известие доселе было неведомо! Судить можешь, любезный друг, какова позиция здешних правителей к проведыванию истины географической, ежели донесение об отыскании Анианскаго пролива более восьми лет в забвении под спудом лежало при острожной канцелярии!

Репорт Михайлы Гвоздева найден намедни и прочтен мною и господином командующим. Идя с Камчатки тем курсом, каковым следовала ранее прошлая наша экспедиция, Гвоздев с Федоровым достигли Чукотскаго носа и, не в пример нам, пошли от него не вдоль берега Азиатскаго, но избрали курс к востоку. В направлении взятом обрели удачу, приплыв вскоре к неведомой матерой земле, где видели разной лес, растущий на берегу, людей на чукоч схожих, жилье всякое и зверей. Пробыв некоторое время близ той земли, возвратились к Чукотскому носу, полагая, что оный нос и земля найденная разделены проливом.

Досадую, что не мы доподлинно проведали о суше напротив Чукотскаго носа, яко гласила государева инструкция.

Однакож, радуюсь, ибо честь узнания раздельности Азии с Америкою принадлежит россиянам, об чем рассказал и господин историограф Миллер, Академиею Наук назначенный в экспедицию. Будучи в Якутске, отыскал он в тамошних архивах зело любопытное челобитье, поданное якутскому воеводе казаком Семеном Дежневым. Оный Дежнев в лето 1648 года, на кочах под веслами и ровдужными[72] парусами, прошел морем от устья реки Колымы на реку Анадырь, обогнув Чукотский нос. Посему господин историограф заключил не без резона, что Анианский пролив давным-давно пройден росскими опытовщиками».

На этом письмо обрывалось: капитану помешал визит варнака. Ночь без сна провел Чириков наедине с гостем, внимая его рассказу о позабытой в тягостях и заботах экспедиционных будней тайне царя-адмирала и двух геодезистов. Время, наслаивая в памяти одно событие за другим, погребло под спудом иных впечатлений думы о секретном вояже Лужина и Евреинова. Визит старого варнака воскрешал былое. Оно, завладев мыслями капитана, воссоздало перед ним картину шторма в Ламском море за двенадцать лет до этой ночи на рейде Охотского порта… Тетрадь в голубом сафьяновом переплете мелькнула на гребне волны и скрылась меж седыми валами… Сквозь колеблемое дыханием пламя свечи отчетливо проступили строки унесенного морем недочитанного дневника Федора Лужина:

«…При Соймонове говорите, яко наедине со мною… Тут мы диву дались, завидев в углу горницы собеседника государева… Кому дано свой талан знать?.. А ныне ж господин Соймонов обласкан милостями… в чинах высоких…»

Растопленный воск, струясь по шандалу, застывал на медных инкрустациях. Свеча быстро догорала.

Переменив ее, Чириков придвинул к себе письмо и взялся за перо.

«Кто знает, любезный друг, — приписал он, — что плоды тщаний нашей экспедиции не уподобятся на долгая годы участи сих известий об отыскании Анианскаго пролива. Не тягостей неведомого проведыватель страшиться должен, но равнодушия и забвения человеческаго к плодам трудов своих, об чем из прошлых вояжей многая примеры приводил ночной гость мой Федор Иванович Соймонов, прежний государев советник, генерал-кригс-комиссар и кавалер, нынеж варнак при Охотском солеваренном промысле. Участь просвещеннаго мореплавателя сожаления достойна и ради его прошлых заслуг пред флотом тщился я ублажить[73] здешних правителей, дабы не зверствовали над ним. Ибо из больших начальников в небылицу и наоборот превращенным быть всякий может[74]. Не смыкая глаз, скоротали мы с Федором Ивановичем сию ночь прощальную пред отплытием к берегам Камчатским и далее. Он и поведал секрет гистории Лужина и Евреинова, об чем отписываю, дабы знал ты вещия слова отца отечества и зачинателя флота нашего.

Прискакав в Казань, геодезисты явились в покои кремлевские, где государь был наедине с господином Соймоновым и, подав ландкарту островов Курильских, донесли о виденном. Государь слушал с вниманием неусыпным, выспрашивая про достоинства земель Курильских и Камчатских, про обычаи тамошних жителей, и сколь способны места виденныя быть пристанищем флоту.

— В едином не преуспели, — рапортовал Иван Евреинов, кладя на стол минерал-камень. — Мохнатыя иноземцы инаго не добывают, кроме сей минерал-руды железной. Более на шестом острову ничего нет. Омылка[75], господин адмирал.

Тож и Федор Лужин репортовал.

Тогда государь убрал камень с глаз долой, прегорько вздохнул и молвил: