Ты врешь, мой дорогой. – Николя облокотился на подушку и включил прикроватный светильник. При этом мягком рассеянном свете смуглая кожа Витаса казалась позолоченной. Он долго рассматривал мальчика и наконец сказал: – Ты вообще слишком многое скрываешь. А я-то, дурак, тебе верю. Наверное, я неправильно делаю, Клер права.

– Ну, если ты мне не веришь… – Витас немного смущался от этого пристального взгляда. Ему хотелось отвернуться, но он не решился. – У меня и правда не было женщин.

– Невероятно, – пробормотал Николя. – Не могу в это поверить!

Некоторое время он молчал. Витас уже начинал засыпать, когда почувствовал, как его гладят по голому плечу. Он недовольно поморщился, пробормотал, что у него нет сил, но Николя был настойчив:

– На минутку, открой глаза!

– Ну, что еще? – Витас обреченно вздохнул. Он был уверен, что в Николя взыграло желание, но ошибся. Тот протягивал ему бокал, наполненный чем-то золотистым, и яркую, фиолетовую пилюлю.

– Вот, прими это на ночь, – настойчиво сказал Николя. – Замечательно успокаивает.

– Зачем это? – Витас снова закрыл глаза. – Какая чепуха… У меня хороший сон.

– Дурачок, ты же храпишь!

Этого Витас уже не вынес. Он сел в постели и изумленно уставился на приятеля:

– Я?! Да никогда я не храпел!

– Значит, начал только теперь. Все эти ночи я просыпаюсь от твоего храпа. Прими таблетку, и поспим спокойно. У меня тоже есть нервы.

Витас нерешительно принял у него бокал и пилюлю. Он ненавидел принимать лекарства и боялся их не меньше, чем Валентина Семеновна – наркотиков. В этом он со старушкой всегда сходился во мнениях.

– А что это? – спросил он, проглотив таблетку и запив ее вином.

– Слабенькое снотворное. Имеет особый эффект – расслабляет дыхательные пути, и человек больше не храпит.

– Я слышал про пластыри против храпа, но чтобы пилюля? – Витас прислушался к своим ощущениям, но ничего не уловил. Он пожелал Николя спокойной ночи, отвернулся и вскоре уснул.

…Он пробирался по темному дому, по бесконечным комнатам, где не было ни единого источника света. «Я ослеп!» – это была единственная мысль. Он протягивал руки, стараясь ощупать хоть что-то на своем пути – стул, стену, дверь – но вместо этого ощупывал только черную пустоту. Комнаты были длинные, его шаги разносились гулким эхом. Когда ужас от сознания собственной слепоты стал совсем невыносимым, он внезапно увидел перед собой белое пятно. Это было женское лицо – абсолютно белое, безо всякого выражения. Вместо глаз зияли черные дыры, вместо рта была улыбающаяся щель. Витас попытался повернуть назад, но ничего не вышло. Он хотел опустить руки, чтобы не наткнуться на лицо, но они его не послушались. Тогда он закричал – но вместо крика у него вырвался жалкий, беспомощный, еле слышный стон. Лицо приблизилось. Он ощутил, что его кто-то обнимает, встряхивает, поворачивает, что чья-то жадная горячая рука шарит у него внизу живота. Против воли он возбудился. Лицо повисло у него перед глазами, но тела под этой белой маской не было. Витас занимался сексом с пустотой, с черной дырой, втягивающей его без остатка. Он чувствовал какую-то ноющую боль, отвращение, ужас – но возбуждение только нарастало. В последний раз он попытался стряхнуть с себя этот кошмар, закричал – и черная дыра поглотила его, всосала в себя без остатка, перемолола и выбросила на постель…

Витас едва сумел приоткрыть глаза. Сквозь опущенные шторы в спальню пробивался мутный весенний рассвет. Воздух был тяжелый. Пахло застоявшимся сигаретным дымом, несвежим дыханием пьяных людей, какими-то духами. Он застонал еще раз, думая, что проснется окончательно, что эта спальня ему тоже приснилась. Над ним появилось мутное белое пятно женского лица. И тут Витас закричал по-настоящему.

– Черт! – Пятно отшатнулось, у Витаса над головой вспыхнул свет. Клер склонилась над ним, ее тяжелая, отвисшая грудь с коричневыми сосками прижалась к его груди: – Как ты меня напугал… Хочешь выпить?

Она поднесла к его губам бокал с вином, но Витас отвернулся и зажмурил глаза.