Я никогда такого не видела. И, надеюсь, не увижу.

Максим чуть неловко, но довольно точно кинул что-то в эту вспышку. И это что-то вдруг рвануло молнией — даже не молнией, а переливчатой лентой — которая пронзила Пеньковского насквозь.

И стала делать с ним… Что-то страшное.

По ушам ударил отвратительный, резонирующий звук, перекрывший и страдающие стоны студентов, и дикий крик Володи. Я только и видела что его раскрытый рот. Я зажимала руками уши, но этот звук, звук скрежета и умерщвления плоти и сущего, проникал в меня не через барабанные перепонки. Он рвал меня изнутри — и если бы я уже не лежала, я бы повалилась на пол.

Звук полной противоположности той музыке жизни, что я училась чувствовать.

Звук, выпивающий эту самую жизнь.

Я смотрела, как выворачивается Пеньковский, пытаясь вылезти из собственной кожи — лишь бы избавиться от ленты, проникшей в него, казалось бы, со всех сторон. Он худел, уменьшался на глазах, кожа его скукоживалась, а кости ломались, будто его засасывал в себя невидимый пылесос — сначала его энергию, потом жилы, потом саму душу.

Засасывал молча и беспощадно.

На живую.

Он уже не кричал. Не дышал. Только закатившиеся от адской боли глаза еще выдавали в нем человека.

А потом всего лишь его оболочка упала на камни и меня вырвало.

Максим поднялся, пошатываясь и подошел ко мне, подволакивая ногу.

Утешить? Обнять?

Все не нужно.

Я всхлипнула. И помотала головой. А потом подползла к порезанным студентам. Кое — как намотала тряпки на их раны, предварительно немного затянув края, и вытащила кляпы, пока Максим помогал оставшимся.

Сегодня окончательно умерла важная часть моей жизни. Заслуженно, правильно, справедливо — но почему же так хреново?!

Болело все. Снаружи и внутри. Я даже не чувствовала радости или облегчения, что эта вся история закончилась. Только опустошение. И злость на мироздание, что допускает подобные вещи.

Злость и помогла мне продержаться еще немного — как и всегда. Помочь Максиму зафиксировать ногу импровизированной шиной, гаркнуть на студентов, чтобы не ныли, найти выход — не столь уж и замаскированный.

И выбраться наружу, под звезды, сияющие тем ярче, чем больше луна погружалась во мрак.

А потом я стекла на сырую землю, слыша далекий стрекот вертолетов.