Первый день пути закончился для Добряты скверно. Ноги горели огнем, и он едва слез с лошади, плавясь под насмешливыми взглядами воинов. Они не смеялись открыто. После того, как он продемонстрировал им стрельбу по мишени, даже опытные воины посматривали на него с немалым уважением. Пять стрел висело в воздухе одновременно у невзрачного словенского мальчишки, и это для видавших виды степняков было удивительно. Они, родившиеся с луком в руках, не могли понять, как у него это получается. Когда он брал в щепоть пять стрел, натягивал тетиву костяным перстнем на большом пальце и укладывал их все в грудь соломенного чучела, то на это сбегался посмотреть весь аул. А вот в стрельбе на полном скаку они были куда сильнее. Собственно, они все стреляли куда лучше, чем он. Да и где словенский мальчишка мог привыкнуть к коню? Мало их в лесах. Но Добрята учился. Учился до тех пор, пока его новый отец, что дал ему имя Ирхан, не повел небольшой отряд в земли рода уар, на поклон к самому великому кагану.

Пуста, или Пушта, жуткая для любого словена паннонская степь, раскинулась перед мальчишкой, словно желто-зеленое покрывало. Степь совсем не была ровной, как казалось ему раньше. Ее пересекали мелкие речушки и балки, заросшие кустарником. Кудрявый березняк лесных урочищ, что длинными языками вторгались в обиталище дроф и диких коней разбавлял зеленью унылый пейзаж. Встречные пастухи, охранявшие табуны лошадей и баранов, перекрикивались гортанными голосами, видя чужой отряд. Они натягивали тетиву на луки и напряженно смотрели им вслед, пока кочагиры не скрывались из глаз. Иногда они ночевали в чужом кочевье, где дарили немудреные подарки хозяевам. Законы гостеприимства были священны. Раз ты не враг, то друг. Кто знает, может уже завтра ты будешь рубиться рядом с гостем где-нибудь под греческими Фессалониками или под лангобардским Фриулем, что в восточных Альпах.

До ставки великого кагана была неделя пути, и вот уже Добрята, раскрыв рот, смотрел на гигантские земляные валы, окружавшие логово зверя, много лет терзавшего эту часть мира. Бесконечные кольца укреплений, отстоявшие между собой на расстояние голоса, вмещали в себя кочевья и деревни земледельцев-рабов рода уар. А вот ремесленники, и особенно кузнецы-бронники жили в самой крепости, под защитой деревянного частокола.

Кавалькаду беспрепятственно пропустили внутрь, и даже великий каган не стал изображать из себя небожителя, приняв старейшину Онура в тот же день. Обрывки неприятных слухов, что доносились до него с северной границы, будили в нем любопытство. Любопытство, не более.

Каган сидел на стопке ковров, возвышаясь над головами почтительно склонившихся перед ним подданных. После триумфального возвращения из Константинополя ему не нужно больше идти в поход. Ни в этом году, ни в следующем он не станет распылять свои силы, рискуя многим ради малого. Его хринг набит золотом по самую крышу, и только глупец будет ловить рыбу на золотой крючок. Зачем ему идти в глухие леса, опасаясь удара в спину от вероломных болгар, кочующих восточнее? Они жадным взором смотрят на его богатства уже не первый год. А их хан Кубрат и вовсе был когда-то заложником у ромеев, где, по слухам, даже принял христианство. Да и с Ираклием он дружил еще с тех времен. Ненадежные эти болгары, глаз да глаз за ними нужен.

Каган сощурил и без того узкие глаза, глубоко посаженные в изуродованный любящими родителями череп. Никто не должен был усомниться в благородном происхождении их сына. Седые волосы были расчесаны рабынями и спадали на спину, скрывая парчу кафтана. Золотыми нитями прошитая ткань притянула к себе взгляды степняков, которые смущенно оглядывали свои безрукавки из овчины и стоптанные сапоги.

- Великий каган, я Онур, глава племени кочагир. Ты должен помнить меня, я ходил с тобой в походы не один раз.

- Я помню тебя, Онур, - милостиво кивнул каган. – Неужели ты прискакал сюда, чтобы сказать, что и Турсун сложил свою голову в словенских лесах?

- Воистину так, повелитель! – склонил голову Онур. – Хан Турсун погиб, а с ним погибло пять тысяч всадников. И тысяча его сына Батбаяра погибла тоже. В наших землях почти не осталось воинов, что могут натянуть лук.

- Да вы совсем там воевать разучились! – побагровел каган, впившийся свирепым взглядом в кочагиров, которые вжали головы в плечи. Даже Добрята, стоявший позади всех, почувствовал тот животный ужас, который предшествует обычно жестокой смерти. – Вы потеряли семь тысяч всадников за несколько месяцев. Даже император не смог отнять у меня столько воинов. Как вы смогли так обделаться, старик?

- Ловушки в лесах, повелитель, - понуро ответил Онур. – Завалы на узких тропах, ловчие ямы, стрелы, пущенные в спину. Словене хорошо сражаются в лесу. Это в поле они ничтожны. Но дома, в своих чащах… Они научились хорошо воевать, о великий. Коню негде пуститься вскачь на лесных полянах, некуда отступить, когда толстые деревья падают позади. Нам больше нечего делать в этих лесах. Эти походы не дают добычи, но губят наших воинов.

- Так и не суйтесь туда больше, - брезгливо посмотрел на него каган.- Если вы стали слабы, как бабы, то сидите дома и шейте одежду. Может, не будете тогда выглядеть, словно оборванные пастухи.

- Наши дети бились достойно, великий каган, - отчетливо ответил Онур. – Не трогай их память. А через пять лет сыновья моих сыновей сядут в седло и отомстят за своих отцов. Это я тебе обещаю.

- Я уже слышал много обещаний. И все они оказались пусты. Ты привез мне подарки, старик, и хочешь стать тудуном в тех землях, - презрительно посмотрел на него каган. – Я прав?

- Твоя проницательность равна твоей отваге, великий каган, - поклонился Онур. – Мой род отдаст все, что имеет. Прости нас за скромный дар.

- Мне не нужно от вас ничего! – зло выплюнул каган. – Даже если твои сумы полны золота, ваши подачки меня не интересуют. Нищее племя, которое не может справиться с полуголыми дикарями. Уходи, старик, и уноси отсюда свое барахло. Я пришлю в ваши земли того, кто наведет там порядок. И это будешь не ты.

- Но, великий…, – упрямо посмотрел на своего государя Онур.

- Убирайся! Разговор окончен!

Всадники поклонились повелителю мира, и не глядя друг на друга, потянулись из покоев кагана. Им было безумно стыдно. Словно их сейчас макнули лицом в грязную лужу. Ведь каган даже за стол их не позвал, словно они были последними из его слуг. Особенно стыдно было старому Онуру, что носил на шее серебряную цепь с пятиконечной звездой.

- Плохо! Все очень плохо! - говорил он самому себе.