Утро выдалось пасмурным, чему я рад. На всякий случай еду в доспехах, а в жару в них тяжко. Рядом со мной скачут Мончук, Будиша и оба Нездинича, дядя и племянник. Я созвал их, чтобы решить, не поехать ли нам напрямую? Пока что мы движемся на север, к месту впадения реки Сулы в Днепр, чтобы переправиться через нее и повернуть на северо-восток. Мои люди напрямую никогда не ходили, потому что половцы не давали. Но где они теперь, половцы?!

Я замечаю, что к нам скачет посыльный из разъезда, и откладываю дебаты на потом.

— Татары, большой отряд с полоном, — докладывает посыльный.

Полон, скорее всего, из черниговцев и курян. Остальные убегали на запад.

Сблизившись на расстояние видимости, оба отряда останавливаются. Монголы перегруппировываются на всякий случай, готовясь отразить нападение. Я с тремя всадниками направляюсь к ним. Мне навстречу выезжают четыре всадника. Встречаемся примерно на полпути между отрядами.

Это были не истинные монголы и даже не татары, а туркмены. Их много присоединилось к монголам после разгрома империи Хорезмшаха. Они похожи на тех туркменов, с которыми я учился в институте и сталкивался по жизни в двадцать первом веке. И ведут себя примерно также: сперва пытаются напугать и прогнуть, а если не получилось, польстить и обжулить или покориться. Впрочем, так ведет себя большинство людей во все времена. Командовал ими мужчина лет сорока с небольшим, черноусый и с заросшим щетиной, тяжелым подбородком. На нем поверх кольчуги доспех из бронзовых чешуек, блестящий, но не очень надежный, и явно великоватый. Вроде бы я видел этот доспех на ком-то из дружины князя Олега Святославича.

— Союзник Чингисхана, — говорю ему на тюркском и показываю ярлык.

Читать он не умеет, но как выглядит ак-тамга — алая печать Чингисхана — знает. Туркмен кивает головой и потом машет рукой своему отряду, чтобы продолжили движение.

Я тоже машу своим, после чего говорю туркмену:

— Если будете так медленно идти, своих не догоните.

— А куда они пошли? — спрашивает он.

— Не знаю, — отвечаю я. — Сказали, что будут половцев догонять. Чингисхан приказал уничтожить их всех.

— Правильно сказал! Они — сыновья ишаков, не достойны жить даже рабами! — презрительно отзывается командир туркменов о половцах так, как монголы отзываются о туркменах, а затем предлагает мне то, к чему я его подтолкнул: — Не хочешь купить рабов? — Он показывает на пленных русичей, человек двести, которых гонят его воины. — Молодые и крепкие, отдам их не дорого — по три за одного коня.

— Этих пленных столько захватили, что предлагали по два десятка за вьючную кобылу. Зачем они мне?! — отмахиваюсь я. — Разве что по три десятка отдашь.

— Да ты что?! Я за них в десять раз больше возьму! — восклицает он.

Если туркмен торговался менее получаса, значит, ничего не собирался покупать. У меня нет времени торговаться, да и не люблю я этот процесс. Поэтому говорю:

— Может, и возьмешь, если доведешь до покупателя, если половцы не отобьют, — говорю я и трогаю коня, давая понять, что торг окончен.

— Хорошо, бери по десять за коня! — восклицает туркмен, видит, что я не останавливаюсь, повышает дальше.

Без полона он поедет раза в два, а то и в три быстрее. Остаться с небольшим отрядом в чужих краях ему не хочется, поэтому продолжает увеличивать количество пленных за одного коня. На двадцати пяти я соглашаюсь. Мы производим обмен восьми лошадей на двести семь пленных русичей. Семерых пленных получаю бесплатно.

— Так уж и быть, забирай их! — делает щедрый жест командир туркменов. — Неохота с ними возиться.