XII.13-14 «Ки эт ко́л маасэ́ хаЭлохи́м йави́ бэмишпа́т ал ко́л…»
Совершенно уверенно можно утверждать, что ст. XI.9 и ст. XII.13-14 написаны одной и той же рукой, тем же редактором. Поскольку мы отнесли вставку ст. XII.13-14 ко Второму, то и XI.9 приходится относить к его же «творчеству».
На этом дословное совпадение лексики в предполагаемых вставках заканчивается, и если мы еще можем пытаться более-менее достоверно вычленить вкравшиеся в текст позднейшие редакторские дописки, то принадлежность их тому или иному редактору сколько-нибудь уверенно утверждать невозможно. Мы всё же попытаемся это сделать, руководствуясь стилистикой, таким не слишком надёжным инструментом, как сравнение эмоционального заряда и даже идейного содержания, заключённого во вставках.
Необязательное отступление
Это занятие – само по себе небезынтересное – в основном продиктовано принципом «бритвы Оккама»: «не умножай количества редакторов без необходимости». В самом деле, трудно допустить, что за время до своей канонизации в Книгу Кох̃е́лет мог вписывать по одной-две ремарки всякий, кому не лень; гораздо правдоподобнее выглядит другое: после того, как к тексту этой «крамольной» книги добавили свои обширные, вполне ортодоксальные и всеобъемлющие, дополнения один-два редактора, сделав Книгу тем, чем она и выглядит сейчас в Библии – некоей – хотя и несколько «вольтерианской» – поэмой, но с вполне отчётливой назидательно-религиозной моралью, не было нужды другим ортодоксальным переписчикам добавлять ещё и новые вставки. Один-два переписчика (Первый и Второй) «от души» постарались в своих обширных вставках, придав Книге совершенно чуждую ей изначально, но совершенно определённую, недвусмысленную религиозную назидательность, после чего прочим читателям (и редакторам-переписчикам) Книги было мало необходимости вставлять в текст от себя ещё одну-две маловажных дописки.
Конец отступления
Необязательное отступление
Здесь следует сказать о двух важных предметах. Во-первых, древнееврейская культура переписывания свитков находилась тогда уже на очень высоком уровне (в этом сходятся практически все свидетельства древнееврейских источников, которым мы вынуждены доверять) и «загрязнить», исказить текст в ту эпоху очень развитой древнееврейской письменной культуры было куда как непросто (именно поэтому мы считаем, что текст «Экклезиаста» дошёл до нас практически в том виде, в каком он был выпущен в свет самим Автором; описок и искажений в нём немного, – сравним хотя бы с Книгой Иова, созданной на 200-300 лет раньше: текст «Иова» иной раз до такой степени испорчен, что библеисты нередко принципиально отказываются его переводить, заменяя целые абзацы точками или пропусками.)
И вот вторая вещь, о которой мы просто обязаны сказать. Несмотря на то, что редакторы своими вставками исказили подлинный смысл поэмы, испортили текст, создали даже совершенно обратное, религиозно-назидательное впечатление от Книги (почему она и попала в Библию), мы, как бы это ни казалось странным, обязаны выразить им глубочайшую признательность. Ведь, по сути дела, без их ортодоксальных вставок поэма так и осталась бы гениальным сочинением, распространявшимся, как и все прочие сочинения, в списках; сочинением, интенсивно читаемым и обсуждаемым культурной прослойкой Иудеи и Палестины, памятником замечательной поэзии и философии, – но при всём этом она не имела бы никаких шансов сохраниться на века, тем более – на тысячелетия. Не следует представлять древних евреев каким-то ограниченным угрюмым народом, на протяжении всей своей истории занимавшимся исключительно сочинением религиозно-назидательных книг. Напротив, Библия – это лишь сохранившаяся часть огромного айсберга богатейшей (судя хотя бы по соседнему Египту) и разнообразной древнееврейской письменности. Не может вызывать сомнений, что в Палестине с древних пор, а особенно в новейшую, эллинизированную эпоху, существовала богатейшая светская литература – поэмы, новеллы, стихи, трактаты, произведения отнюдь не религиозного, иной раз и скептического, и даже фривольного – как у римлян – характера, и всё это, вероятно, читалось и переписывалось – но со временем, вряд ли само по себе, – скорее, под мощнейшим давлением теократии, храмовых писцов, систематически отсеивающих «ненужные» книги, – переписываться перестало и в конце концов бесследно сгинуло. (То, что такая литература существовала, доказывают не только древнеегипетские светские сочинения или «Гильгамеш», но и деятельность киника Мениппа из Гардары (это Северная Палестина), и занимательные сочинения Лукиана из Самосаты (это соседняя Сирия)). Осталось лишь то, что стопроцентно подходило для Библии. (Даже вполне благочестивые апокрифы «Премудрость Иисуса, сына Сираха» (сборник вполне достойных изречений) или «Премудрость Соломона» (творение очень незаурядного писателя) – и далеко не только они – изымались, запрещались к чтению и переписыванию (ссылки на это есть в Талмуде) и сохранились едва ли не чудом: только в греческих переводах). А в Библию, кроме чисто назидательных книг, сумели попасть, как ни странно, и Книга Руфь (великолепная, первая в мировой литературе новелла), и Книга Иова (шедевр древневосточной поэзии); Книга Песнь Песен (сборник свадебных песен – непревзойдённый своей тончайшей лирикой шедевр), и, конечно, Книга Экклезиаста (Кох̃е́лет) – воистину, по самой высшей мерке, гениальная философская поэма. Вызывает даже некоторое удивление, каким образом иудейские богословы, составлявшие канон Библии, включили в неё эти образчики откровенно светского творчества. Ответ очевиден: над ними всеми – в меньшей, большей степени – в свое время потрудились религиозные редакторы, придав им необходимую для включения в Библию ортодоксальную окраску и тем самым сохранив их на тысячелетия. Именно за это – и за «Иова», и за «Песнь Песен», и, конечно, за «Экклезиаста» – следует поблагодарить тех неведомых редакторов: ибо страшно даже и подумать, что было бы, если бы эта гениальная поэма, в конце концов, в некий неизбежный момент, перестала переписываться и сгинула навсегда. В том, что это бы произошло, сомневаться не приходится, и дело даже, может быть, не столько в теократическом давлении и селекции книг для канона Библии: после страшной катастрофы Первой Иудейской Войны, разрушения Иерусалима и Храма (70 г.) и особенно после поражения восстания Бар-Кохбы и окончательного разрушения Иерусалима (столица римлянами была просто распахана) – 135 г. – и последующего Рассеяния хранители древней культуры, храмовые писцы, великие раввины, религиозная аристократия – взяли с собой в Рассеяние важнейшее: Библию. Всё остальное в условиях социальной катастрофы сохраниться не могло. Среди разгромленного и рассеянного в двух войнах народа было просто некому этим заниматься, было просто не до этого.
Итак, ещё раз следует выразить редакторам величайшую признательность, что их стараниями Книга Кох̃е́лет попала в Библию и сохранилась на тысячелетия. Хотя текст Книги они всё ж таки изрядно испохабили, и в своих благодарностях за сохранение Книги нам следует оставаться в достаточной мере сдержанными. В конце концов, чем мы сейчас занимаемся, как не очищаем подлинный текст от их ремарок?
Конец отступления
Возвращаемся ко вставкам
Судя по всему, редактору (Второму?) принадлежит дописка в ст. VII.18:
VII.18в: Но боящийся Бога всего избежит!
Здесь – опять та же категоричность, так не похожая на поучения Автора: тот в предыдущих стихах советует «Не быть очень праведным» (ст. VII.16 – sic!), и более того, «Не быть очень нечестивым» (ст. VII.17 – вдумайтесь!). Общий авторский вывод из этого:
VII.18 …Хорошо, коль ты удержишься в том [в праведности] –
Но и от этого [от нечестия] не отнимай руки.
Можно предполагать, что редактора взбесил совет Кохелета не только «Не быть очень праведным», но – гораздо сильнее того – «не быть очень нечестивым». Абсолютно все сочинители абсолютно всех назидательно-богословских научений как общее место требуют от научаемых «Быть праведным», – так этот вольнодумец мало того что поставил под сомнение пользу праведности, но и позволил себе высказывание, несравнимо более крамольное, даже шокирующее: «Не будь очень нечестивым». По мнению добропорядочного редактора, следовало бы сказать прямо: «Будь праведным! Не будь нечестивым!», а тут – о ужас! – «Не будь очень нечестивым». То есть полагает Автор – «нечестивым» быть в принципе можно, это может принести даже некоторую пользу, – но быть им лучше не во вред себе и людям. И далее у Автора следует вполне практичный, трезвый вывод: о том, что и праведным надо стремиться быть, и «нечестивым» иной раз быть небезвыгодно, не стремясь целиком избрать или изгнать что-то одно – как и подобает мудрецу. Редактор просто не мог обойти своей допиской столь крамольное место, на свой лад закончив рассуждения Автора о сравнительной пользе праведности и нечестия.
Непосредственно перед этим, перед своими рассуждениями о сравнительной пользе праведности и нечестия, Автор замечает, что он всякого насмотрелся в мире (ст. VII.15) – и гибнущих праведников, и процветающих нечестивцев, – отсюда и исходит его трезвый и практичный вывод «держаться одного – но и от другого не отнимать руки». Вставка «Но боящийся Бога всего избежит!» откровенно игнорирует и наблюдения, и выводы Автора. Словно и не было упоминания о гибнущих праведниках – следует общий для всех и вся категорический рецепт: «Боящийся Бога всего избежит!» Таким образом, эта реплика очевидным образом противоречит даже логике, мысли авторского текста. Будем считать – судя по всё той же категоричности и непримиримости вставки – что она тоже принадлежит Второму редактору.
Сравнительно слабый дополнительный аргумент в пользу принадлежности редактору этой строки состоит в том, что она (как и вставка ст. VIII.12-13) начинается с частицы «ки́» (כי) – «ибо», «ведь», которая, как уже говорилось ранее, может вообще не переводиться, выполняя некую функцию эмоционального и смыслового усиления (т.е. здесь что-то вроде: «Но [но однако, но ведь] боящийся Бога всего избежит!»). Это очень напоминает ту экспрессию, в которой выдержана тирада ст. VIII.12-13. И еще один очень слабый аргумент: использование во вставке оборота «йарэ́ Элохи́м» – «боящийся Бога» – как и во вставке ст. XII.13-14, как и во вставке ст. VIII.12-13. Сам Автор, здесь надо сказать, для подобных словоупотреблений никогда не использует обороты «йарэ́ Элохи́м», «то́в лифнэ́ Элохи́м» и очень редко – когда это необходимо, как в IX.2 – «хотэ́». Для противопоставлений «добро-зло» он неизменно пользуется парой «цади́к – раша́» («праведник» – «нечестивец»): см. стихи III.16-17, VII.15-17, VIII.14, IX.2 и др.