Сложенный из обрывков упаковочного картона костёр быстро занялся пламенем, выхватывая из окружающего мрака замызганный пол станционной платформы, и стоящие вокруг люди потянули к огню озябшие руки. С десяток ближайших к костру людей выключили фонарики своих коммуникаторов, на заднем плане множество небольших световых лучей пришло в хаотичное движение.
– Загорелся! – констатировал кто-то из темноты. – Надо собрать больше костров! Одного на всех не хватит! Один костёр разожжем у входа в вагон с продуктами, чтобы никто не вошёл туда незамеченным!
– Картона надолго не хватит! – возразил ему другой активист. – Нужно топливо посерьёзнее!
– Разберём вагоны, там должен быть горючий материал! – предложил ещё один.
– Вытаскивайте мебель из служебных помещений, – заявил фельдшер. – Там всё из деревоплиты, гореть будет. Кто-нибудь, помогите вынести больных к костру! Самостоятельно им не выйти!
Ответом ему была тишина, никто не желал делить место у огня с кем-то ещё. Фельдшер тяжело вздохнул. Аккумуляторные ёмкости станции опустели под утро, раньше ожидаемого срока. После того как оба техника покинули станцию и ушли вместе с Порфирьевым, никто за режимом энергопотребления не следил, и все бросились заряжать свои коммуникаторы. Кто ради карт местности, кто ради фонарика, кто просто без объяснения причин… В результате две тысячи пользователей создали дополнительную нагрузку на последние остатки энергии, и к утру она иссякла. Через несколько часов на станции стало холодать, дети в вагонах требовали еды, и активисты решили развести костёр. Все понимали, что это вызовет задымление, которое приведёт к отравлению угарными газами, и на разведение огня решились не сразу, надеясь на штурм бомбоубежища.
Второе бомбоубежище найти так и не удалось, активисты несколько часов блуждали по окутанным пыльным мраком развалинам, потом у тех, кто был без скафандров, начались признаки радиоактивного поражения, и команда вернулась назад. На обратном пути оказалось, что без навигатора на незнакомой местности не умеет ориентироваться никто, а карта привязана приблизительно, с ошибкой в пять-десять метров. Из-за этого поисковая команда прошла мимо станции, не заметив норы в забитом пылью сумраке. Пока поняли, пока вернулись, пока нашли старый маршрут и вышли к норе, половина тех, кто не имел скафандров, умерли от радиации. Их тела оставили недалеко от норы, остальные вернулись живыми, но доза облучения оказалась настолько велика, что они умерли к полуночи.
Местные активисты изучили принесенные ими данные, наложив зафиксированные маршруты на карты, и пришли к выводу, что погибшая команда всё-таки побывала на месте второго бомбоубежища, но не смогла его найти. Потому что бомбоубежище погребено под пятиметровым слоем обломков, и в отличие от первого, вход туда никем не откапывался. Из чего был сделан вывод, что второе бомбоубежище либо погибло, либо похоронено заживо, и туда не добраться. Активисты надели освободившиеся скафандры и ушли к первому бомбоубежищу. Через два часа они вернулись с обнадёживающими новостями. Запершиеся в бомбоубежище подонки не желают впускать гибнущих людей, и все те, кто понадеялся на их помощь и пошёл туда без антирада и скафандров, уже умерли. Но те, кто был в скафандрах, сумели обнаружить вентиляционную шахту и засыпали её обломками и мусором намертво. Приток воздуха в бомбоубежище прекратился, это гарантированно, и теперь осталось лишь дождаться, когда подонки откроют ворота. Как только это произойдет, активисты ворвутся в бомбоубежище и потребуют, чтобы всё население станции было немедленно переселено туда и обеспечено средствами защиты для передвижения.
Вернувшиеся активисты подчеркнули, что для успешного давления на подонков из бомбоубежища трёх человек может оказаться недостаточно, и потому они вчетвером должны присоединиться к ним. И им, желательно, иметь оружие. В служебных помещениях был объявлен обыск с целью обнаружения полицейских пистолетов и пистолетов-пулеметов, спрятанных Абдуллаевым неизвестно где. Всё было перевёрнуто с ног на голову, вытряхнуто и вывернуто наизнанку, но найти оружие так и не удалось. Кое-кто даже набросился на фельдшера с обвинениями в сговоре с ныне покойными полицейскими, и его едва не избили толпой. К счастью, среди активистов нашлись здравомыслящие люди, которые за него заступились. В общем, оружия не нашли, и четверо активистов в скафандрах отправились обратно к бомбоубежищу, обещая вернуться в скором времени и всех спасти.
С тех пор никаких известий от них не было, и фельдшер понимал, что надежды нет. Даже если в норе, которая ведёт в то бомбоубежище, уровень радиации в десять раз ниже, чем на поверхности, за прошедшие сутки все семеро активистов получили смертельную дозу. Даже несмотря на наличие скафандров. Поэтому они либо умерли, и их трупы лежат сейчас там, в норе, перед закрытыми воротами бомбоубежища, либо они добились своего, и их впустили внутрь. Только возвращаться за кем бы то ни было сюда, на станцию, они не собираются. Узнать, что именно произошло, уже не удастся никогда. Но надежда умирает последней, и на погрузившейся во мрак быстро остывающей станции три с лишним тысячи человек до сих пор ждут помощи. В конце концов, запаса продуктов хватит ещё на двое суток, если экономить, и какой-то шанс есть…
Температура на оставшейся без отопления станции быстро понижалась, вырубившаяся вентиляция красноречиво напоминала о приближающемся дефиците кислорода, артезианская скважина без электричества не работала, уровень затапливающей тоннели воды был почти по колено, измученные дети плакали, прося еды и тепла. Людей охватил страх, и погруженная во тьму станция озарилась светом персональных коммуникаторов, при помощи которых активисты собирали в кучу рваный упаковочный картон для растопки. Но обрекать себя на газовую камеру и зажигать огонь несколько часов никто не решался. Последней каплей стал отказ нагнетателя, установленного наверху. Его аккумулятор иссяк, и гул лопастей стих, сообщая об отключении устройства. После этого кто-то заявил, что держать гермоворота закрытыми нет смысла, это лишь ускорит наступление нехватки кислорода. Единственный выход – это открыть гермоворота и разжечь костры. Огонь позволит обогреться и разогреть пищу, дым от костров будет выходить через ворота, подниматься вверх и уходить через нору на улицу. Более холодный воздух, пригодный для дыхания, будет опускаться вниз, что позволит людям дышать. Нагнетатель больше не работает, радиоактивная пыль не будет идти на станцию сплошным потоком и частично осядет на длинных эскалаторах. Всё это в совокупности даст людям возможность пережить несколько дней, а за это время из бомбоубежища придёт помощь. Или ещё откуда-нибудь. Аварийный передатчик работает ежедневно вот уже почти неделю, так что МЧС в курсе их проблемы и знает, где искать.
Вряд ли кто-то не понимал, что всё это иллюзии, но люди стремились выжить и потому предпринимали любые попытки. Гермоворота открыли, центральный костер сложили ближе к выходу, чтобы дым выходил сразу, и после нескольких неудачных попыток разожгли. Огонь разгорается, принося тепло, дым валит в распахнутые ворота, идущая оттуда радиация невидима и не ощутима, и кому-нибудь может показаться, что ещё не всё потеряно…
– Люди, помогите мне вынести больных, – тоскливо повторил фельдшер, окидывая людей просящим взглядом: – я один не смогу…
– Мне нужно обогреть и накормить ребёнка! – ответила ближайшая женщина. – Я не могу сейчас вам помочь!
– Отогреемся, поедим, потом вынесем! – поддержал её какой-то мужчина. – У меня пальцы окоченели, в руках ничего не держится!
Остальные ответы были в этом же роде, и фельдшер устало побрёл в медпункт, зябко кутаясь в заляпанный грязью медицинский халат. Становится всё холоднее, ему бы самому не помешает отогреться… Позади послышались множественные шаги, и он обернулся, надеясь увидеть помощников. Оказалось, что спешившие следом люди торопятся добраться до мебели, чтобы пустить её на растопку. Лежащих на столах и кушетках обессилевших больных перекладывали на пол, через тех, кто уже лежал на полу, перешагивали, словно через мусор, и тащили мебель к выходу. Негабаритные столы разламывали прямо на месте, в темноте наступая на пациентов. Кто-то из них издавал слабые стоны, но большая часть находилась без сознания, и отстранённо наблюдающий за разгромом мебели фельдшер подумал, что в сознание им не прийти уже никогда. Быть может, для них это даже к лучшему…
Терзающая бессознательное тело жажда усилилась, и Антон с трудом разлепил воспалённые веки, прислушиваясь к непонятному монотонному голосу. Мутная пелена перед глазами прояснилась, и он увидел потолок спецпалатки, освещенный тусклым светом. Монотонная бубнилка оказалась шумом портативной фильтровентиляционной установки, и Овечкин попытался сесть, с мучительной гримасой сопротивляясь боли, терзающей все имеющиеся у тела мышцы. Взгляд натолкнулся на какой-то расплывчатый силуэт, и несколько секунд Антон непонимающе смотрел на непонятное существо, переходящее от одного лежащего человека к другому. Потом он понял, что видит Порфирьева, всё ещё облаченного в своё секретное спецназовское снаряжение. В руках у него был какой-то грязный пакет, из которого тот доставал какие-то тряпки и укладывал их на лбы больным людям. Судя по покрывающей пакет испарине, амбал принёс его с улицы. Видимо, таким способом он охлаждал сложенные внутри тряпицы для холодных компрессов. В палатке было достаточно опрятно, следы рвотных масс вычищены, вокруг стояла тишина. Люди были распределены по палатке, все спали либо находились без сознания.
– Олег… – Овечкин повысил голос, привлекая внимание Порфирьева, но тут же схватился за голову. Звук собственной речи больно ударил по гудящему мозгу, и Антон зашептал: – Дай воды…
– Фляга возле печки, – ответил тот, продолжая возиться с больными. – Много не пей, воды мало.
Овечкин нашёл взглядом печку и замер, замечая замершую возле входа жену. Дилара сидела на прорезиненном полу, неподвижная, словно истукан, и смотрела невидящим взглядом на объёмистый сверток метровой длины, лежащий рядом. Чуть поодаль от неё, тоже на полу, спал Давид, и сиплый присвист его неровного дыхания тонул в тихом гуле фильтровентиляционной установки.