Сан–Франциско сохранил дух свободы таким, каким он был в шестидесятые; бризы с Тихого океана всё так же дуют под Золотыми воротами. В столь многонациональном мегаполисе можно придумать любое новое слово для обозначения чего угодно. Дошло до того, что Сан–Франциско назвали «столицей либеральных шестидесятых», чем жители города были немало смущены. Они заменили слова «педик» и «гомик» более предпочтительными для своего климата. Неожиданно сексуальная ориентация стала называться «гей», и даже полиция под определенным воздействием приняла слово в официальное обращение.

Шокировать жителей Сан–Франциско очень непросто, хотя The Nice приложили максимум усилий. Мне не хватало нью–йоркских хот–догов от Натана и фруктовых коктейлей Orange Julius, но больше всего я скучал по Клео, познакомившей меня с ними. Аудитория была правильной — люди сидели на полу, скрестив ноги по–турецки, всегда обдолбанные. Они смотрели в направлении сцены — центра активности. Даже техники выражали свой «вау» и «круто» ещё до того, как мы там показались. Фурор нам был гарантирован. Мы впитали всё самое ценное, добились успеха и вернулись домой в Англию, вдруг показавшуюся очень маленькой по сравнению с бескрайними просторами и роскошью нашего нового жизненного опыта.

И вновь я нырнул в свою спальную в Дрэйтон Гарденс, казавшуюся теперь кукольным домиком из каталога Lego.

Журнал Disc написал 23 марта 1968 г.:

На самом деле наше возвращение в США произойдет несколько позднее. Там временем мы продолжали гастролировать по зелёной и славной английской земле[25]. Наша репутация крепла, аудитория росла постоянно. Наш стиль диктовался цветами, миром и любовью, мыслями о хорошем, часто под воздействием определённых субстанций. Цветы, колокольчики, ароматизированные палочки играли большую роль в нашем имидже. Мы походили на передвигающиеся рождественские ёлки. Ли рядился в одеяния вельможи при дворе хана Хубилая, нацепив на шею ещё один колокольчик. Мы представляли собой полный разброс как в географическом, так и культурном плане. Когда The Nice шли по Уордор стрит в направлении «Марки», Дэйви с Брайаном пытались конкурировать с ним своими индийскими медными колокольчиками. Я замыкал шествие — даже без набора музыкальных подвесок[26] — зато в псевдо–марокканском халате и замшевых туфлях с кисточками. Все вместе мы были похожи на потерянное стадо горных козлов в поисках Джули Эндрюс[27]. «Холмы наполнены звуками… динь! дон! звяк…бряк». Лондонские таксисты качали головой, не веря своим глазам.

Наш альбом «The Thoughts of Emerlist Davjack» продолжал получать значительную долю внимания и возмущения и даже появился в нижней части английского хит–парада. Мы узнали, что одна из мамаш поколения детей цветов назвала своего ребёнка Эмерлист Дэвджэк. Я переписывался с Клео; каждую неделю мы посылали друг другу письма. Она откладывала деньги, чтобы приехать ко мне в Англию.

В мае мы впервые поехали играть для итальянцев, которые придумали самую сложную в мире еду — спагетти. Им вообще не нужно особо стараться, чтобы легчайшую задачу превратить в полный кошмар. Они всегда такие.

Тур включал Traffic, Pink Floyd, Captain Beefheart, Ten Years After и The Move. Нам предстояло играть в Милане и Риме. Как мы и предполагали — это был полный хаос, особенно после сета The Move, объявлявших начало своего выступления обильной дозой пиротехники, из–за чего вся итальянская армия встала на уши, как будто началась Третья мировая война, даже без Муссолини.

Мы отправили молнию Джеку Барри, владельцу клубов «Marquee» и «La Chasse»:

Нам нужен был менеджер, пусть и не Джек Барри. Наши первые финансовые ведомости в Immediate показали, что определённые счета из отелей и дорожные расходы из американского турне удержаны из наших авторских гонораров. По нашему мнению — не справедливо, хотя в те дни это было обычной практикой. Мы считали, что расходы нужно нести совместно. Барри порекомендовал мне обратиться к джентльмену по имени Тони Стрэттон–Смит, но предупредил, чего от него можно ожидать: в лучшем случае — отсутствия желания, в худшем — полный отказ, если речь зайдет о менеджменте. Он очень сильно переживал по поводу распада своего последнего бэнда — The Koobas.

Как–то вечером в Speakeasy мне сказали, что он находится в толпе этих прекрасных людей, и я отправился на его поиски. Неудивительно, но он нашелся возле барной стойки, где я и представился.

«Я знаю, кто ты!» — пророкотал он самым живым образом, хлопнув по плечу, словно старого школьного товарища. Он был похож на Орсона Уэллса, его манера говорить напоминала нечто среднее между Джеком Хокинсом и Патриком Макни из сериала «Мстители».

«Я видел вас в «Марки» и должен признать, вы меня очень впечатлили, но ваш маркетинг вообще никудышный. У бэнда нет центральной фигуры, тебе следует быть больше в центре. Если бы я был вашим менеджером…».

Мне удалось его прервать его тираду: «Об этом я и пришел тебя просить».

«Если бы… я был вашим менеджером, — продолжал он, не замечая мои слова. — но я не хочу возвращаться ко всему этому снова. Группы — ничего кроме тяжелого труда и… несчастья».

Теперь я действительно хотел, чтобы он стал нашим менеджером, и продолжил его уговаривать: «Мы можем все вместе встретиться и переговорить?»

«Я должен подумать. Вот мой номер телефона. Позвони мне через пару недель».

Под влиянием Брайана Дэйвисона мы обратились к всякой «смури». Он склонялся к музыке The Doors, Фрэнка Заппы, Чарльза Ллойда, Колтрейна и звуков травы. Ли же предпочитал оказывать влияние на девушек–групи из «Марки». Я не стал спрашивать, куда подевался мой хлыст (вероятно, он стал частью антуража спальни Ли), так же, как не спросил Брайана, зачем ему понадобился набор гонгов (он благоразумно окружил себя ими, чтобы защититься от летающих кинжалов).