Вспоминая Дона Шинна с отверткой на сцене «Марки», мне пришла в голову идея, что тот же результат можно достичь более драматическим способом, используя турецкий кинжал, купленный в античной лавке на Портобелло роуд. Лемми, страстный коллекционер атрибутов Второй мировой войны, обладал большой коллекцией немецких военных ножей и подарил мне два кинжала из арсенала Гитлерюгендовцев, приговаривая: «Выбивает всё дерьмо из английских бойскаутов. Если хочешь использовать ножи, бери серьёзные».
Я немного попрактиковался, кидая их в мишень для игры в дартс, но в основном попадал рукояткой. Однако я не стал унывать и решил использовать кинжалы на концерте, втыкая их в клавиатуру, приблизительно на пятую часть, одновременно включая и выключая орган. Общий эффект был вполне драматичным: создавалось впечатление, что орган издает стоны в предсмертной агонии. Заканчивая атаку, я запрыгнул на крышку, и обнаружил, что верхом на органе можно скакать по всей сцене. Система реверберации просто взрывалась. Сцена маленькая, возможность метать ножи аккуратно не было, но я продолжал кидать, не обращая внимание, попали ли они в усилители, как и задумывалось. Я доиграл до конца, и в момент кульминации шоу бросил орган на пол, оставив сцену в живописных руинах.
В гримёрной мне предъявил разъяренный барабанщик, показывая огромную царапину на лбу. «Ты кем себя возомнил, твою мать, Эрролом Флинном?»
На следующем концерте Блинки окружил себя разного размера гонгами. Можно было подумать, что перед нами сидит продавец кухонной утвари, но этими «кастрюлями» он защищался от повторения вчерашнего шоу.
Место. Не помню. Лицо. Вряд ли. В середине выступления нож поднят высоко над головой и готов отправиться в полёт по неровной траектории в направлении акустической системы. А между колонками — знакомое лицо, частично спрятанное за странным оборудованием, кинокамерой Super 8. Предупреждающий взгляд Блинки, вихрь танца Ли, голова Дэйва, втянутая в плечи. Я держал кинжал, пока указательный палец оператора, с поддержкой похотливого язычка, довёл ситуацию до точки кипения и спровоцировал меня совершить злодейский акт. Джими вне всякого сомнения верил в мои метательные способности больше, чем наш барабанщик. Будь он настолько глуп, чтобы превратиться в человеческую мишень на том конце любительского циркового номера, я бы не хотел оказаться тем, кто увековечит его в истории раньше времени. К счастью, это был удачный день. Нож попал в «дом», воткнувшись в динамик усилителя.
Другой зал неделю спустя. Прогуливаясь за кулисами, я услышал: «Тссс, он идет». В комнате собралась толпа и мне стало любопытно, что там происходит. У Хендрикса была камера Super 8, и он демонстрировал отснятый материал на экран, установленный в его грим уборной. Он прокручивал взад и вперёд кадры разрушения органа, что создавало впечатление кузнечика–маньяка, бесконечно скачущего по раскаленным углям, прыгая над «шкафом» туда и обратно.
Когда возникала возможность отстроиться перед концертом, обычно это было бесплатно–для–всех. Иногда мы джемовали, но я не думал, что Джими это было интересно.
Меры безопасности были весьма условными, часто не хватало гримёрок и помещений для аппаратуры и инструментов. Сити Холл города Шеффилд был не исключением. Пять воодушевленных девушек пробрались в служебное помещение и потребовали автографы. Поскольку не оказалось никого, чтобы их выставили, большинство групп исполнили просьбу. Даже Джими, лишь бы его оставили в покое. Но, когда они уже уходили, одна насмешливо бросила в его направлении: «Я думаю, Эрик Клэптон намного лучше тебя». Раскрыв рот от удивления, каждый задумался, как ответить на эту совсем ненужную ремарку. Но Джими лишь пассивно ответил в духе самого любезного придворного: «Да, я тоже так думаю», чем поразил всех.
Pink Floyd были самыми странными чуваками в туре. Сид Барретт — единственный настоящий музыкант из них, хотя кое в чём был очень похож на нашего Дэйва. Он не принимал себя слишком всерьез, в отличии от его товарищей, которые в целом производили впечатление университетских снобов. Я подслушал как Роджер Уотерс спрашивал других, чей черёд идти в студию на следующий день. Я спросил его:
— Вы по очереди ходите в студию? А вы когда–нибудь вместе там собирались?
— О нет, — последовал ответ. — Это избавляет нас от споров и конфронтации.
Их музыка, я думаю, похожа на искусственное оплодотворение, но не близка к божественному непорочному зачатию. Она звучала холодно и фригидно.
На Хендрикса ходили смотреть все музыканты, и хотя я не горел желанием, но мельком просматривал его финальные номера. Глядеть на другие группы для меня, как день отдыха, проведённый за работой, но на Хендрикса нельзя не смотреть. Митч и Ноэл видели его ближе всех. Они никогда не знали, что он выкинет еще. Если Битлз выпускали новую запись, Джими разучивал её до того, как она попадет на прилавки магазинов, и играл с такой мощью, что версия самих битлов слушалась как кавер. Но как только вы сталкивались с любезными, благородными и даже скромными манерами, его поведение становилось ещё более любезным, благородным и скромным, особенно когда он случайно разбил гитару об ударную установку Митча. Это произошло на концерте в Северной Ирландии, Митч был весь в слезах.
«Как ты мог так поступить?» — всхлипывал он. — «Никогда не делай этого больше».
Хендрикс тихо улыбался, но не извинился.
Одним редким вечером я сидел в Speakeasy за столиком вместе с ним и Джеффом Беком. Чувствуя себя не своей тарелке, я надеялся, что присутствие простого пианиста не очень обременит их, в то время как сами они с энтузиазмом обсуждали достоинства струн для банджо против обычной «проволоки», а также различные типы аппликатуры — вся та фигня, которую клавишнику незачем знать или интересоваться. Джими вытащил коробок спичек и одним стремительным движением большого пальца зажег спичку, как будто поджег зажигалку Zippo.
— Как это у тебя получилось? — рассмеялся я.
— Смотри, я тебе покажу, — усмехнулся Джими. — секрет в том, что спичку надо загнуть одним движением, а затем резко так… Раз!
Eщё одна спичка зажглась, и я обнаружил, что у него огромные большие пальцы.
— Дай я попробую.