К критике политической экономии

План большого труда по политической экономии, исследующего основы капиталистического способа производства, возник у Маркса лет за пятнадцать до того, как он приступил к практическому его осуществлению. Он обдумывал его уже до мартовских дней, и брошюра против Прудона была первой уплатой по этому обязательству Маркса перед собой. После участия в борьбе революционных лет Маркс тотчас же снова вернулся к задуманному труду и уже 2 апреля 1851 г. писал Энгельсу: «Я наконец покончил возню с экономистами. Теперь я начну разрабатывать экономию дома, а в музее займусь другой наукой. Политическая экономия мне начинает надоедать. В сущности, она не подвинулась вперед со времени Адама Смита и Давида Рикардо, хотя много сде лано в отдельных исследованиях, касающихся больших тонкостей». Энгельс очень обрадовался сообщению Маркса. «Я чрезвычайно доволен, — ответил он, — что ты покончил с экономистами. Ты действительно слишком долго с этим возился»; но, как опытный человек, он прибавил: «Пока останется непрочитанной хоть одна книга, которой ты придаешь значение, ты все-таки не приступишь к писанию». Энгельс считал, однако, что при всех других помехах «главная задержка» все же в «собственных колебаниях» его друга.

«Колебания» эти были, конечно, — Энгельс так их и понимал — не внешнего свойства. О том, что побудило в 1851 г. Маркса не заканчивать еще работу, а начать ее вновь сначала, он сам говорит в предисловии к первому выпуску, перечисляя в следующих словах причины задержки: «Огромный материал по истории политической экономии, скопившийся в Британском музее, удобный наблюдательный пункт, каковым является Лондон для изучения буржуазного общества, наконец, новая стадия развития, в каковую это общество, видимо, вступало с открытием австралийского и калифорнийского золота». Он еще прибавил, что его уже почти восьмилетняя работа в «Нью-йоркской трибуне» повлекла за собой крайнюю разбросанность в научных занятиях; на это, однако, можно возразить, что корреспондентская деятельность возвращала Маркса до известной степени к политической борьбе, а она стояла для него всегда на первом месте. Именно виды на возрождение революционного рабочего движения и побудили Маркса засесть за работу, чтобы изложить наконец на бумаге то, что он, не переставая, обдумывал в течение ряда лет.

Красноречивым свидетельством этого является переписка Маркса с Энгельсом. В ней идет непрерывное обсуждение экономических вопросов, разрастаясь до объема целых статей, тоже касающихся «больших тонкостей». Как при этом происходил обмен мнениями между двумя друзьями, показывают некоторые отдельные места в письмах. Так, Энгельс пишет в одном письме о своей «достаточно известной лени en fait de théorie»; она удовлетворяется внутренним ворчанием его лучшего «я» и не вникает в суть вещей; а Маркс в другом случае восклицает со вздохом: «Если бы люди знали, до чего я мало сведущ во всем этом», рассказывая, как один фабрикант приветствовал его забавным предположением, что он, наверное, был прежде сам фабрикантом.

Если отбросить в обоих случаях — как это и следует сделать — юмористическое преувеличение, то остается факт, что Энгельс точнее знал внутренний механизм капиталистического общества, а Маркс с большей силой и проницательностью мышления вникал в сущность законов, управляющих его движением. Когда он изложил другу план первого выпуска, Энгельс ему ответил: «Это действительно весьма отвлеченный очерк, что, конечно, неизбежно при краткости изложения, и мне стоит больших усилий отыскивать диалектическую связь, так как я сильно отстал от всякого отвлеченного мышления». Марксу же, с другой стороны, было до некоторой степени трудно разбираться в сведениях, полученных от Энгельса относительно исчисления фабрикантами и купцами той доли прибыли, которую они потребляют на себя, или об изнашивании машин, исчислении оборота выданного вперед оборотного капитала. Он жаловался на то, что в политической экономии практически важное и теоретически необходимое очень расходятся во многих случаях. О том, что Маркс приступил к окончательной работе над своим произведением только в 1857 и 1858 гг., свидетельствует также изменение плана книги уже во время работы. Еще в апреле 1858 г. он предполагал рассматривать в первом выпуске «капитал вообще»; но, хотя выпуск разросся вдвойне или втройне сравнительно с предполагавшимся объемом, все же в нем еще нет ничего о капитале, а имеются только две главы о товаре и деньгах. Маркс видел в этом то преимущество, что критике нельзя будет при таком распределении материала ограничиваться одной руганью тенденциозности автора. Но он упустил из виду, что тем легче будет критике пустить в ход другое весьма действительное оружие, то есть замолчать книгу.

В предисловии Маркс сделал обзор своего научного развития, и нельзя не привести знаменитые фразы, определяющие сущность исторического материализма. «Мое исследование (гегелевской философии права) привело к тому выводу, что правоотношения, так же как формы государственности, объясняются не сами из себя и не из так называемого общего развития человеческого духа; они скорее коренятся в материальных условиях жизни, совокупность которых Гегель по примеру англичан и французов XVIII в. называет „гражданским обществом“; анатомию же гражданского общества следует искать в политической экономии. Общий вывод, который определился для меня и сделался руководящей нитью моего дальнейшего изучения, является в краткой формулировке следующим: в общественном отправлении своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения — отношения производственные, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений образует экономическое строение, его реальный фундамент; на нем воздвигается правовая и политическая надстройка, и ему соответствуют определенные формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает собою весь процесс жизни, социальной, политической и духовной. Не сознание людей определяет их бытие, а, напротив того, общественное бытие определяет их сознание. На известной ступени развития материальные производительные силы общества впадают в противоречие с существующими производственными отношениями, при наличности которых они действовали до того. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы переворачивается с большей или меньшей быстротой и вся огромная надстройка над нею. При изучении таких переворотов следует всегда проводить различие между материальным переворотом в экономических условиях производства — а его можно определить с естественно-научной точностью — и правовыми, политическими, религиозными, художественными или философскими, словом, идеологическими формами, в которых люди воспринимают в своем сознании этот конфликт и борятся, участвуя в нем. Как нельзя судить об отдельном человеке на основании того, чем он сам себе кажется, так нельзя судить и о такой революционной эпохе по ее сознанию; это сознание скорее следует объяснить как нечто проистекающее из противоречий материальной жизни, из существующего конфликта между общественными производительными силами и производственными отношениями. Ни одна общественная формация не погибает, раньше чем не разовьются все производительные силы, для которых в ней есть достаточно простора. И новые, высшие производственные отношения никогда не заменяют прежних, пока в лоне старого общества не созреют материальные условия для их существования. Поэтому человечество ставит себе всегда только такие задачи, которые оно в состоянии разрешить; и при ближайшем рассмотрении оказывается, что самая за дача выдвигается только тогда, когда уже имеются на лицо материальные условия для ее разрешения или когда они, по крайней мере, находятся в процессе возникновения. В общих чертах способы производства азиатский, античный, феодальный и современный буржуазный могут быть названы прогрессивными эпохами экономических общественных форм. Буржуазные производственные отношения — последняя антагонистическая форма общественного процесса производства. Антагонистическая не в смысле индивидуального антагонизма, а такого, который вырастает из условий общественной жизни отдельных личностей. Но производительные силы, развивающиеся в лоне буржуазного общества, создают вместе с тем материальные условия для разрешения этого антагонизма. Этой общественной формацией заканчивается поэтому доисторический период (Vorgeschichte) человеческого общества».

В самой книге, которую он озаглавил «К критике политической экономии», Маркс решительным шагом переступил через буржуазную политическую экономию в том виде, как ее разрабатывали Адам Смит и Давид Рикардо. Она завершалась определением стоимости товаров рабочим временем; но она рассматривала при этом буржуазное производство как вечную естественную форму общественного производства и считала созидание ценностей естественным свойством работы человека, каковой она является в индивидуальной конкретной работе отдельных людей. Политическая экономия впадала при этом в целый ряд противоречий, которые была не в состоянии разрешить. Маркс же, напротив того, видел в буржуазном производстве не вечную естественную форму, а лишь определенную историческую форму общественного производства, которой предшествовал целый ряд других форм. С этой точки зрения Маркс подверг основательной проверке теорию о способности труда создавать ценность; он исследовал, какой труд, почему и каким способом создает ценность, почему ценность не что иное, как застывший труд этого рода.

Таким путем он пришел к «отправному пункту», вокруг которого вращается понимание политической экономии: к двойственному характеру труда в буржуазном обществе. Индивидуальный, конкретный труд создает потребительные ценности, безразличный же общественный труд создает меновые ценности. Посколько труд создает потребительные ценности, он свойствен всем формам общества; в качестве целесообразной деятельности для обращения в свою пользу продуктов природы в той или другой форме труд является естественным условием человеческого существования, независимым от каких бы то ни было социальных форм, вечной необходимостью, в силу которой совершается обмен веществ между человеком и природой. Этот труд имеет своей предпосылкой вещество природы и потому не является единственным источником создаваемого им вещественного богатства. Как бы различно ни складывалось отношение между трудом и веществом, данным природой, во всех случаях потребительная ценность содержит в себе природный субстрат.

Иначе обстоит дело с меновой ценностью. В ней нет никакого вещества, данного природой; единственным источником ее является труд, и он же поэтому источник богатства, состоящего из меновых ценностей. В качестве меновой ценности всякая потребительная ценность равна каждой другой, конечно если соблюдена верная пропорция. «Меновая ценность дворца может быть выражена соответствующим количеством жестянок сапожной ваксы. Лондонские фабриканты сапожной ваксы выражают, напротив того, меновую ценность производимых ими во множестве таких жестянок в виде дворцов». При обмене товары, совершенно независимо от формы их существования в природе и от тех потребностей, для удовлетворения которых они созданы, представляют собою, несмотря на их пеструю видимость, одно и то же единство; они результат однородного, безразличного труда, «для которого все равно, выявляется ли он как золото, железо, пшеница, шелк — подобно тому как безразлично для кислорода, попадает ли он в виде ржавчины на железо или в атмосферу, в сок ли винограда или в кровь человека». Различие потребительных ценностей возникает из различия труда, производящего эти ценности; труд же, создающий меновые ценности, относится безразлично к особенностям материи, из которой состоят потребительные ценности, так же как и к особенностям формы самого труда. Это одинаковый, неразличимый, отвлеченно общий труд, который различается не по роду, а только по размеру, в зависимости от количества того, что этим трудом овеществлено в меновых ценностях различной величины. Единственным мерилом различных количеств отвлеченно общего труда является время в его естественных подразделениях на часы, дни, недели и т. д. Рабочее время является живым бытием труда, независимо от его формы, содержания и индивидуальности. Все товары как меновая ценность представляют собою лишь определенное количество застывшего рабочего времени. Рабочее время, овеществленное в потребительных ценностях, является вместе с тем и субстанцией, превращающей их в меновые ценности и вследствие этого в товары; оно точно так же определяет известную величину их ценности.

Двоякий характер труда есть общественная форма, свойственная производству товаров. При первобытном коммунизме, который мы находим на пороге истории всех культурных народов, единичный труд становился непосредственно частью общественного организма. В натуральной службе и натуральных повинностях Средневековья общественную связь составлял частный, а не общий труд. В сельски-патриархальной семье, когда, для удовлетворения собственных потребностей семьи, жены пряли, а мужья ткали, пряжа и холст были общественными продуктами, а прядение и тканье общественным трудом в границах семьи. Семейная связь с ее естественно возникающим разделением труда накладывала своеобразную печать на продукт труда: пряжа и холст не обменивались одна на другой как равнозначащие и равностоящие выражения одного и того же общего рабочего времени. Только в товарном производстве частный труд становится общественным ввиду того, что принимает форму своей непосредственной противоположности — форму отвлеченно общего труда.

Товар непосредственное объединение потребительной и меновой ценности, и при этом он товар лишь по отношению к другим товарам. Выражением истинного отношения товаров одного к другому служит процесс обмена. В этом процессе, в котором участвуют независимые друг от друга отдельные люди, каждый товар должен представлять собою одновременно и потребительную и меновую ценность, являться и частным трудом, служащим для удовлетворения частных потребностей, и с другой стороны, общим, который может быть обменен на одинаковое количество общего труда. Процесс обмена товаров должен развить и разрешить противоречие так, чтобы индивидуальный труд, овеществленный в каком-либо особенном товаре, приобрел непосредственный характер общности.

В качестве меновой ценности всякий отдельный товар становится мерилом ценности всех других товаров. Наоборот, всякий отдельный товар, по которому все другие товары измеряют свою ценность, становится адекватным выражением меновой ценности; благодаря этому меновая ценность становится особенным, исключительным товаром, который, непосредственно превращая в себя все другие товары, овеществляет общее рабочее время денег. Таким образом в этом товаре разрешается противоречие, которое заключает в себе товар как таковой, — общность эквивалента для всех в качестве особенной потребительной ценности и благодаря этому потребительную ценность для всякого или иначе общую потребительную ценность. Таким товаром являются деньги.

В деньгах кристаллизуется меновая ценность товаров как особенный товар. Денежный кристалл — необходимый продукт менового процесса, и в нем фактически уравниваются между собою разнообразные продукты труда и таким образом фактически превращаются в товары. Деньги инстинктивно возникли историческим путем. Непосредственная меновая торговля, естественно возникающая форма менового процесса, представляет собою скорее начинающееся превращение потребительных ценностей в товары, чем превращение товаров в деньги. Чем больше развивается меновая ценность, чем более потребительные ценности становятся товарами и чем более вследствие того меновая ценность приобретает свободный облик и перестает быть непосредственно связанной с ценностью потребительной, тем настоятельнее дело идет к возникновению денег. Сначала роль денег играет один или несколько товаров, представляющих наиболее общую потребительную ценность, как скот, зерно, рабы. Функцию денег исполняли поочередно очень разные, более или менее неподходящие товары. Если в конце концов эта функция перешла к благородным металлам, то это произошло на том основании, что благородные металлы обладают необходимыми физическими качествами особенного товара, в котором должно кристаллизоваться денежное бытие всех товаров, поскольку они непосредственно вытекают из природы меновой ценности: постоянством их потребительной ценности, делимостью в любой степени, однородностью частей и одинаковостью всех образцов этого товара.

Из благородных металлов исключительным денежным товаром становится опять-таки золото. Оно служит мерилом ценности и масштабом цен, оно служит средством для обращения товаров. Посредством превращения товаров в золото заключающийся в товаре особенный труд становится отвлеченно общим, общественным трудом; если это перевоплощение не удается, труд утрачивает свое существование не только как товар, но и как продукт, так как он становится товаром только благодаря тому, что не представляет для своего владельца какой-либо потребительной ценности.

Таким образом, Маркс доказал, как и почему товар и товарообмен, в силу заложенных в них свойств ценности, должны породить противоположность между товаром и деньгами; деньги, которые, как предмет природы, обладают определенными свойствами, он признал общественно-производственным отношением. Запутанные объяснения денег современными экономистами он объяснял тем, что они часто неуклюжим образом считали вещью то, что на самом деле является общественным отношением; с другой стороны, перед ними выступало, дразня их, вещью то, что они только что определили как общественное отношение.