– Конечно, навели. – Старков и не подумал спорить. – Только меня интересует одна деталь.

– Какая?

– Почему фотограф отдал нам одну, а вторую оставил себе?

Генерал потёр лоб широкой, крепкой ладонью.

– Хрен его знает.

– Вот именно. – Полковник прикрыл окно. – Если на второй плёнке были исключительно конспиративные снимки, и мальчишка нам её не отдал, вывод: он её спрятал. Что-то, видимо, напугало пацана. И крепко напугало! Следишь за мыслью? Но здесь имеется и положительный момент: если мальчишка так испугался и спрятал плёнку, то он бы не стал прятать там, где её смогут быстро найти. Наверняка хранил в очень хорошем месте.

– Точно так же об этом мог подумать и Берия. – Фитин со злостью отмахнулся от назойливой мухи.

– Мог, – согласился Глеб Иванович. – И скорее всего, именно так и думал. Больше того, вполне возможно, его люди ту плёнку нашли. – Старков вскинул голову и посмотрел в глаза собеседнику. – А если нет? Если не нашли? Паша, это шанс. Маленький и ненадёжный. Но шанс. Не воспользоваться им мы не имеем права. Я не имею права.

Фитин молчал. В голове кружилась только одна мысль: неужели это когда-то закончится? Господи, как он устал от всего. Устал ждать ночами, что вот-вот в дверь позвонят, а потом станут стучать прикладами винтовок. Днём устал вздрагивать от каждого телефонного звонка. Устал на совещаниях и заседаниях смотреть в стол, тем самым скрывая страх. Устал врать жене. Да что жене – самому себе устал врать.

– Адрес фотографа я напишу под фамилией Волков в списке, что тебе принесёт мой помощник. Если что, это будет список с именами и адресами твоих сотрудников. Давал мне для уточнения для оформления продовольственных пайков их семьям. Кстати, как для информации. Может, я и ошибаюсь, но во время похорон Волкова мне показалось, будто к матери фотографа был неравнодушен один старичок. Очень деликатно её поддерживал. И о Фёдоре говорил душевно, как о близком человеке. Но вот кто он такой – не знаю. А с Жуковым? Дай подумать.

– Только поторопись. Времени крайне мало.

– Сам знаю. – Павел Николаевич нервно прошёлся пальцами правой руки по пуговицам кителя. – Глеб, ты вот что мне скажи. Не боишься вот так все стрелки перевести на себя и покончить с собой?

Острый кадык на тонкой шее старика резко дёрнулся вверх.

– Боюсь, Паша. Очень боюсь. Но разве есть выбор? Паша, на этом весь мой план и построен, что все концы будут вести к покойнику. А с трупа, как тебе известно, взятки гладки.

– Берия всё равно не успокоится.

– А вот это как сказать, Паша. Если найду плёнку, Лаврентий Павлович не то что мне, он никому ничего не сделает. Потому как ему придётся молчать в тряпочку. Иначе его сожрут со всеми потрохами. И даже САМ, поверь мне, ничего не предпримет, чтобы спасти его.

Рейхсмаршал явился в министерство пропаганды, вотчину Геббельса, без предупреждения. Войдя в кабинет, как обычно, небрежно вскинув правую руку в нацистском приветствии, Геринг оккупировал одно из двух кресел, с трудом скрестив толстые ноги.

– Герман, одну минутку. Срочное дело.

Геббельс возвышался над своим столом, делая вид, будто вносит поправки в текст будущей речи, хотя на самом деле он в данную секунду думал о том, зачем к нему приехал «боров»?

Перед приездом рейхсмаршала он работал над речью, которую собирался произнести в суде, во время процесса над заговорщиками. Появление толстяка выбило его из рабочего ритма.