Наступили будни

Как хорошо просыпаться и знать, что не придется таскать тяжелые прутья. Не придется скользить по мокрым от росы металлическим конструкциям в шесть утра, спотыкаясь тяжелыми ботинками и стирая ноги в кровь.

Как сладко спать в кровати под крышей, а не на скамейке под луной. Спать в трусах, а не в свитере и шапке. Хорошо быть во сне сухим и не дрожать от того, что дневной пот превращается в ледяную слизь на пронизывающем ночном ветру.

Работу мы разделили так: Юкка мыл сантехнику, я пылесосил пол и менял постельное белье. Интересное занятие – отпирать двери чужих комнат своим ключом, смеяться над чужими фотографиями, выуживать из пакетов чужой мусор, опрыскиваться чужими духами, пить чужое вино, хрустеть чужими чипсами. Нет, мы ничего не воровали и не святотатствовали, не умерли же эти жиртресты от того, что погибающий от жажды Юкка отхлебнул из их бутылки. Убирались мы добросовестно. После нашего визита унитазы сверкали, как фарфоровые щечки мадонн в католических соборах, а постели были заправлены не хуже, чем в лучших домах.

Иногда нам перепадало что-нибудь съестное. Однажды толстая негритянка дала мне пачку просроченного печенья, чтобы я его выбросил. Разумеется, мы ее тут же слопали. Кроме того, после отъезда в номерах часто оставались куски пицц и бутылки с пивом. Постояльцы регулярно выбрасывали вполне пригодные продукты. Мы все поглощали на месте. Наслаждение, испытываемое от жизни за гранью привычных социальных норм, вытеснило брезгливость. Мы экономили. Короткий опыт голодных скитаний научил нас откладывать про запас. Да и вообще, пора было взяться за ум и начать копить доллары: Юкка еще ни цента не отложил на материнскую челюсть.

Однажды вечером Лаки угостил нас недоеденной пиццей. Юкка приволок ее мне, как крановщик, отпахавший год на строительстве газопровода, волочит детям гостинцы.

– Смотри, почти целая, – аппетитно произнес он, лоснясь от предвкушения.

То ли Юкка неловко передал мне коробку с пиццей, то ли виноваты были мои руки, растущие, по утверждениям многих, не из того места, но пицца рухнула на грязный палас начинкой вниз. На секунду воцарилась трагическая тишина.

– Насрать! – решил Юкка. Мы подхватили с полу куски, смахнули торчащие комья пыли и уплели пиццу за обе щеки. На зубах что-то хрустело.

Юкка перднул.

Я рыгнул.

– Один-один, – сказал мой приятель, и мы развалились в креслах.

В первое время после рабочего дня мы гуляли по городу. Нам часто встречались гримасничающие дети-дебилы. Их привозили на экскурсию показать место, где зарождалась великая Америка. Дети-дебилы делали ужасные лица, закатывали глаза и пускали изо рта пену. Сопровождающие их пенсионерки елейно улыбались. Мы шли мимо и с трудом сдерживали смех. Открыто смеяться над детьми-дебилами в Америке не принято. Отойдя на безопасное расстояние, мы вволю хохотали. У нас тогда еще были молодые и черствые сердца.

Обретя твердую почву под ногами, Юкка заодно обрел и свою прежнюю походку. Он вышагивал по асфальту Вильямсбурга, словно молодой гангстер, полный амбиций и помыслов. Я же, как и прежде, двигался чуть позади разболтанным шагом юного повесы без определенных жизненных ориентиров. Вдоль автомобильных дорог лежали знакомые трупики задавленных зверьков. Лаки пояснил, что это еноты. Они находились на разных стадиях разложения, и мы, регулярно проходя мимо, с интересом наблюдали за их эволюцией.

– Крошка енот, – приговаривал Юкка, присев на корточки рядом с трупиком с серым ушком, который еще вчера был свеженький, а сегодня уже полон белых червей.

– Смерть порождает жизнь, – Юкка сковырнул червей палочкой.

– А я считаю, что это опоссумы. Это слово мне больше нравится – опос-сум, – рассуждал я, разглядывая другого мертвого меховика с белым хвостиком, который пару дней назад был жирный, а теперь сдулся, как мяч.

Так прошла первая неделя в мотеле «Джордж Вашингтон Инн», расположенном на улице Пакахонтас-трэйл в колыбели американской демократии городе Вильямсбурге.

Первая любовь