Все приказания исполнялись беспрекословно, нигде не было ни задержек, ни замедления. Везде шла самая напряженная работа, даже солдаты брали на себя некоторые обязанности, и все, по мере сил, старались содействовать спасению корабля от погибели.

Один Аскот, казалось, недоступен был страху. Он спокойно сидел на вершине мачты, с всегдашней присущей ему грацией и даже пытался затянуть песню, но, со смехом, должен был отказаться от этой затеи.

Обхвативши одной рукой свою мачту, он, при блеске молнии, смотрел на бушующее море и беззаботно подставлял буре, свое прекрасное, цветущее лицо.

Лейтенант Фитцгеральд сделал ему знак спуститься вниз, но Аскотт, воспользовавшись следующей вспышкой молнии, с улыбкой, отрицательно покачал головой. Как тогда на скале, так и теперь, на мачте, он оставался сидеть, очень мало заботясь о тех, кто хотел ему помешать.

Проходил час за часом, а буря все продолжалась. К утру силы мореплавателей почти истощились, а между тем для них не могло быть ни минуты отдыха, – наоборот, требовалось невероятное напряжение усилий, и в один час приходилось сделать больше, чем в другое время, может быть, в целый день.

Хотя ни одно распоряжение начальства не встречало ни ослушания, ни возражений, однако, чувствовалось, что среди матросов происходит что-то особенное, они часто перешептывались, а по выражению лиц можно было видеть, что между ними господствует полное единодушие в намерениях. Офицеры видели это и с трудом удерживались от слов, которые не раз готовы были у них сорваться. К внешней опасности прибавлялась внутренняя, которая, может быть, была еще серьезнее, еще важнее.

Настало утро, прошел еще день, наступил вечер; руки у матросов были изранены в кровь, голоса охрипли, глаза покраснели; все страдали головной болью, – а буря все продолжалась.

Около десяти часов шквал разразился с новой силой, молнии за молниями разрывали тучи, гром гремел, не переставая. Капитан не могь уже говорить и отдавал приказания знаками, или передавал их чрез матросов. Все дошли до полного изнурения, до истощения.

Вдруг, около полуночи, с вахты раздался пронзительный крик, лицо вахтенного матроса было бело, как мел.

– Впереди корабль! – кричал он. – Курс на фрегат!

– Еще двух матросов к рулю, – бери правее!

Капитан кричал изо всех сил, и люди повиновались сразу, но затем и на палубе раздались такие же крики, как на вахте. Бледные лица матросов застыли В выражении необычайного ужаса, казалось, волосы на голове у них шевелились от страха.

Судорожная вспышка молнии осветила на секунду судно, скользившее близехонько от «Короля Эдуарда», со сломанным рулем, с парусами, разорванными на тысячи кусков, которые лохмотьями трепались на снастях.

Седой как лунь старик стоил у главной мачты и с умоляющим видом протягивал руки, к корпусу фрегата. Он что-то кричал, но буря заглушала его голос.

– Корабль, потерявший свой экипаж! – вскричал капитан.

Но взор его повсюду встречал недоверчивую улыбку и выражение отчаяния на лицах матросов. Некоторые со вздохом, покачивали головами.

– Это адмирал Ван-дер-Декен!

– Да, да, «Летучий голландец».

Капитан сделал жест нетерпения. – Какое безумие! Несчастный, потерпевший крушение, погибающий среди урагана, протягивает к нам руки, ища помощи. К сожалению, мы не в состоянии оправдать его надежд. Так возвращайтесь же к вашим работам, ребята!

Матросы слушали его с неудовольствием и ворчаньем.