Тогда

52

Когда я снова открыла глаза, передо мной стояла белая стена. Простыни тоже были белыми, как и подушка. Я уставилась на ярко-белый потолок, гадая, не приснилось ли это все мне – побег сквозь стену, из комнаты, через лес и на джипе.

Я перевернулась в постели. Одеяло сдвинулось. Что-то с грохотом ударилось об пол. Пружина? Стержень из бачка?

– Джейн? – Голос мамы. Она встала со стула, зажав ладонью рот.

Я села. Я была в больнице. На стене висел телевизор. На столе рядом с кроватью примостилась коробка салфеток и какое-то растение в горшке. Листья были заостренными, красного и желтого цвета; вроде ядовитого плюща.

Рот мамы двигался, пытался выдать слова, но получался только плач – тихое хныканье, как стоны раненой птицы, которая сломала крылья.

– Джейн? – повторила мама, качая головой; слезы текли по ее лицу.

Она радовалась или горевала? Я не могла сказать. Я чувствовала замешательство. Что случилось? Где Мейсон?

Мама продолжала плакать.

Непреодолимое желание исправить ситуацию заглушило все прочие эмоции.

– Все хорошо, – заверила я. – Я в целости и сохранности. – Просто разбита на части.

Мама тоже выглядела сломленной – ростом меньше, чем я помнила, хрупкая, как зяблик, – с покатыми плечами и морщинами на лице. Когда у нее появилось столько морщин?

– Как я сюда попала? – Я хотела потереть ноющую голову и обнаружила, что мои руки перевязаны. Стекло удалили. – Мне наложили швы? – Я попыталась вспомнить последовательность событий: как смотрела в двустороннее зеркало, как упала в полицейском участке, как увидела пару ботинок… Я потеряла сознание? Или кто-то сделал мне укол?

Мама выронила ключи; у нее тряслись руки. Я узнала ее платье: темно-синее, с поясом на талии и круглым вырезом, которое она приберегала для заседаний присяжных или родительских собраний.

Мама осторожно присела у изножья моей кровати, словно ее приближение могло причинить мне боль. Я хотела спросить, знает ли она что-нибудь о Мейсоне, но не успела открыть рот, как мама сложилась на кровати пополам. Ее крошечные плечи дрожали. Рыдания вырывались изо рта, как будто кто-то умер. Может, я.

– Где папа? – спросила я.

– Он приедет, – произнесла она, потирая мою ногу рядом с коленом, точно лампу джинна, как будто от этого прежняя я могла волшебным образом появиться.

– Мама? – позвала я.

Она только усилила нажим. Бульканье вырвалось из ее губ, как будто мама подавилась собственной слюной. Она села, распахнула рот и начала хрипеть. Ее руки прижались к груди, к сердцу.