— Отпускай руки, пан Марченко, — выдохнул он наконец. — А ты, Гармаш, убери свою оружию. Не подлежит пан лесник задержанию…

— То есть как не подлежит? — возмущенный полицай недоверчиво посмотрел на старосту.

— Не подлежит, и все! — сказал Сиволоб. — Есть у него надлежащие документы… Немецкому командованию лучше знать, кого задерживать, кого нет…

— Да коммунист же он, знаю, что коммунист! — стоял на своем полицай.

Староста ехидно усмехнулся:

— Молод ты еще, парень. Коммунисты — они тоже разные бывают. Может, он в партию по специальному заданию пролез! Понял? Не нашего ума это дело. А только господа немцы разрешили ему проживать на старом месте. Полное, значит, доверие оказано ему от новых властей.

Теперь и полицай вытаращил глаза на Тимофея Петровича. А Тимофей Петрович подошел к столу, сел на лавку и стал прихлебывать молоко.

Если Сиволоб и полицай смотрели сейчас на лесника как на чудо из чудес, то тетя Саня смотрела на него с нескрываемым гневом. Она не верила своим ушам: предатели, которые при слове "коммунист" впадают в бешенство, не трогают почему-то старого большевика Марченко. Ясное дело, Марченко переметнулся к фашистам, отрекся от партии, от советской власти. Значит, не зря наши посадили его в тюрьму! Видно, было за что! Да и кто его знает… Всего год, как появился здесь…

— В случае чего, прошу до меня, пан Марченко, — сказал Сиволоб. — Хорошему человеку мы завсегда пойдем навстречу…

— Спасибо на добром слове, пан староста, — отвечал Тимофей Петрович. — Может, завтра и загляну к вам — узнать, что к чему…

На прощанье Сиволоб и полицай долго трясли руку Тимофею Петровичу. Уходя, староста взглянул на хозяйку и недобро усмехнулся:

— На этот раз выскользнула из петли! Ну ничего, за мной не пропадет… — И, толкнув плечом дверь, Сиволоб вышел из дома. Полицай последовал за ним.

Александра Ниловна молча убрала со стола кружки, недопитую крынку молока и размашисто вытерла тряпкой стол.