Сняв наушники, долговязый немецкий лейтенант в группе радиоперехвата, сказал:

— Явная шифровка агенту.

Дни текли, похожие друг на друга: с молчаливым осуждением товарищей по бараку, с хождениями на кухню к полковнику, с тяжелой, изнуряющей работой на болоте — один на один с огромной тачкой.

Вот и сейчас Гаджи толкал ее перед собой, и мысль, ставшая неотступной и постоянной, владела им: убить, убить, убить. Только в физическом уничтожении полковника видел Гаджи способ доказать соотечественникам, что он не предатель.

Он ссыпал тачку, когда полковник окликнул его:

— Ты оторвался от коллектива.

Сказал так, что нельзя было уловить, то ли он действительно сочувствует Гаджи, то ли издевается и над ним и над обществом, где родилась эта фраза. Но сказана она была кстати, потому что только Гаджи работал с тачкой — не было пары, чтобы таскать носилки.

— А вне коллектива человек перестает быть человеком, — продолжал полковник. — Я дам тебе работу в обществе… Видишь? Там рубят кустарник… Эта работа больше подходит для твоих рук. Ступай в коллектив.

Конвоир, пихнув Гаджи в спину прикладом автомата, повел его на новое место.

Там, на вырубке, где работали пленные из другого барака, никто не обратил на Гаджи внимания. А может, только сделали вид, что не обратили: конечно, и сюда донеслась молва о его предательстве.

Но вовсе не это занимало Гаджи: перед ним оказались топоры, любой из которых мог стать орудием мести. Он уже не думал ни о чем, кроме того, как унести топор, а потом в доме у Вильке нанести им все решающий в жизни удар.

Лил дождь, перемешиваясь с первым снегом. Сирена возвестила о конце работы. Гаджи сделал шаг, споткнулся и упал. Падение это не было случайным, ему нужно было сунуть топор за пазуху. Неподалеку люди складывали в кучу топоры и строились в шеренги — по четыре в каждой. Гаджи тоже встал в строй.

Охранник принялся считать топоры, собирая их в гичку.

Гаджи понял, как глупо попался.

— Девятнадцать. Двадцать…. — считал топоры конвоир.

Подошел второй, что-то сказал и, увидев Гаджи, кивнул:

— Марш в свою колонну!

Он вышел из строя, вовсе не зная — со стороны на себя не посмотришь, — хорошо ли спрятан топор или выпирает из-под драной телогрейки. Топор и правда слегка выпирал, но конвоир не увидел этого, может, потому, что было уже совсем темно.

— Сорок два, — считал топоры первый охранник. — Сорок три…

Он оглянулся, ища еще один топор — сорок четвертый. Но топоров больше не было.