У дверей нас встречает Каве — младший брат Камбиза с подносом в руках, на нем с десяток стаканов с теплым молоком. В семье Камбиза четверо детей: Камбиз (старший), Насиб (его сестра, у которой недавно родилась чудесная девочка), Неда и Каве. До Каве родился еще один мальчик, умерший в младенчестве. Семья раздает назр в честь рождения Каве — мать была счастлива, что у нее родился еще один сын.

Всюду иллюминация, яркие плакаты с изображением Хусейна и стенды поменьше, перед которыми ставят свечи и загадывают желания. Кое-где блеют несчастные барашки — ближе к утру их заколют, чтобы раздать назр беднякам.

В палатках раздают назр помельче, туда же приходят, чтобы помолиться и чего-нибудь попросить. Причем приходят, как правило, с детьми! Ашура — настоящий детский праздник. Все дело в несчастном Али Аскаре — его считают покровителем младенцев. Считается, что ребенка (даже очень маленького) надо сюда обязательно принести посмотреть на процессию, и тогда малыш не будет болеть.

На улицах время от времени попадаются «колыбельки Али Аскара», закрытые зеленым покрывалом. Обыкновенно оно истыкано булавками с денежками, чтобы сбылось желание. Куда денежки деваются потом, неизвестно…

Двигаемся дальше. Даже не двигаемся, а бежим. Меня тянет за руку Неда — ей 21 год, но девушка весьма себе на уме, прекрасно говорит по-арабски и неплохо по-английски, а учится на пиарщицу. После пятнадцати минут знакомства она уже расспрашивала меня, «каков вкус любви» и почему я ношу кольцо на правой руке, когда замужние иранки носят его на левой. Впрочем, спасибо ей, что протащила-таки меня по десятку улиц.

О приближении процессии извещает грохот барабанов и тарелок и протяжное «нохе» — ритмичная песнь на особый мотив об истории мученичества Хусейна. Эти песни бывают разными — и читают-поют их и на фарси, и на арабском. Самые красивые — на стихи Хафиза. Когда-то певец должен был отличаться весьма зычным голосом, нынче же на помощь пришли микрофоны и громкоговорители.

Во главе процессии движется стена из железа (решетка, увешанная имитацией «щитов», «мечей» и т. п.) с плюмажем из перьев. Все это тащит на себе по улицам один (!) человек. Для него это своеобразный способ выразить скорбь (и неплохая тренировка — если он тяжелоатлет). Правда, поднимать и опускать сооружение во время кратких остановок помогают другие люди.

Далее следуют десятки мужчин, ритмично бьющих себя по плечам цепями. Связка цепей заканчивается деревянной ручкой — чтоб удобней было из руки в руку перекидывать. Хотя некоторые используют сразу две связки или хлещут себя двумя руками для пущего эффекта.

Потоков крови на улицах я, честно признаюсь, не заметила. Хотя народ старался вовсю — как минимум куча синяков скорбящим обеспечена. Зрелище завораживает, но не пугает и чем-то отдаленно напоминает массовую утреннюю зарядку советских времен. Главное — ритм!

Женщины тоже могут присоединиться к процессии. Цепями они себя не бьют, зато ритмично ударяют в грудь. Не на манер Тарзана, конечно, а раскрытой ладонью правой руки — в сердце. То же самое, кстати, делает и большинство зрителей, словно поддавшись гипнозу. В толпе мужчин попадаются и маленькие мальчики, иногда переодетые под Али Аскара. Они тоже старательно бьют себя цепями, но, конечно, не настоящими.

Детей на улицах столько, что исчезает всякое чувство опасности. И скорби — по крайней мере если речь идет об иностранке. Я смотрела на все это с широкой улыбкой, пока Бехруз был занят фотографированием. И только через несколько минут до меня дошло, что мои знакомые на происходящее реагируют совсем по-другому. Растроганная Бехназ плакала чуть не в голос, Фатима, по всему видно, была готова к ней присоединиться, а Неда, втаскивая меня чуть не под самые цепи, стиснула мою руку и прошептала: «Молись, молись! Ну что же ты?» Я послушно зашептала по-русски… таблицу умножения.

Как немного надо этим людям! Мне подавай чудеса и спецэффекты. Им довольно доморощенного представления, разноцветных флагов, стучащих барабанов и рева громкоговорителей. Похоже, я им завидую…

Самое интересное ждало впереди. В одной из процессий принимали участие четыре маленьких мальчика, тащивших то, что должно было символизировать колыбель невинно убиенного Али Аскара. Считается, что прикоснувшийся к ней исцеляется от всех болезней. И вот, не успела я толком осознать, что происходит, как Фатима схватив меня за руку и потащила вперед — прямо на крутящиеся цепи. Колыбелька-то в глубине, а народ вокруг — в религиозном экстазе. Никто, конечно, не собирается меня убивать, но мне ж немного надо — нечаянно получить цепью по башке, и… Иранцы — народ привычный, а я уворачиваться не умею. Все же добрались мы до несчастной колыбели, руку мою маман к ней приложила, разрыдалась — с чем мы и вернулись назад.

Уф! Миновав еще процессий шесть (в каждом городе их устраивают по несколько сотен), свернули на какую-то улочку — и увидели двигавшееся на нас гигантское сооружение. Называется оно «чехель-барг» — «40 светильников». Внутри стеклянных ламп, расставленных на длинных полках, горят свечи — красиво невероятно.

После ужина с многочисленными родственниками из обоих семейств за традиционным «софре», расстеленном на полу (ужинали, естественно, тоже чьим-то назром, таков уж обычай), в три часа ночи мы вернулись домой. Бедняжка Бехназ отправилась к друзьям на всю ночь варить тот самый назр для бедных под названием «халим» — нечто, подозрительно напоминающее нашу овсянку, с кусочками той самой ягнятины, которая еще недавно так протяжно блеяла на тегеранских улицах.

Следующая ночь Ашура, собственно, и есть ночь поминовения Хусейна. В этот день надо выйти из дома хотя бы с одной свечой в руках. Иранцы к этому подходят очень ответственно. Процессии прекращаются, и народ выходит на главные улицы с сотнями свечей. Кто поставит свечек больше, тому больше и воздастся. Где их ставят? А везде! На дороге, на тротуарах, на бордюрах, крепят к стенам, к заборам. «Ашурашные» свечки — специальные — с двумя фитилями, вверху и внизу, поскольку ясно, что подсвечников для них не полагается. Через полчаса улица, заполненная сотнями людей, превращается в светящийся храм, в котором звучат тихие молитвы…