— Сейчас прикажу провести построение среди личного состава, чье обучение подходит к концу, — сказал он и, развернувшись, захромал обратно к своему кабинету. Бергман шел позади него.

«А старик неплохо держится, — подумал Бергман, зная, что ранение, полученное комбригом во времена боевой молодости, было тяжелым и отдавалось дикой болью по всей ноге. — Интересно, он принимает болеутоляющие или же на терпеж все взял?»

О да, о железном характере старшего капитана Хякиненна ходили легенды. Ногу осколком разворотило так, что ее поначалу вообще хотели отнять. Тот наотрез отказался. Тогда хирург предложил было прописать опиаты, но наткнувшись на суровый взгляд пациента, замолчал. «Лучше быть калекой, чем морфинистом», — сказал Финн. Впрочем, кое-кто чесал языком, что комбриг всегда с собой носит шприц-тюбик с промедолом и флягу с забористой выпивкой…

— Я смотрю, ты уже лейтенантом стал, — сказал Финн, доставая из кармана ключи. — Помнится мне, что ты покидал стены нашего заведения в звании хорунжего, — он звякнул связкой, вставил ее в замок и повернул два раза. — За какие такие заслуги тебя повысили? — спросил Хякиненн, не оборачиваясь, и толкнул рукой дверь.

— За успешное завершение спецзадания в Колумбии, — ответил Бергман, проходя в кабинет комбрига. — А что?

— Ничего, — пожал плечами Финн. — Просто поинтересовался, — сказал он, усаживаясь за свой рабочий стол. — Подожди пару минут.

Старший капитан поднес трубку телефона к уху и набрал трехзначный номер. Из динамика послышались короткие гудки.

— Слушаю, — раздался из трубки хриплый голос.

— Слушай, старина, — начал комбриг, — тут такое дело. Оканчивающим обучение новобранцам объявить всеобщее построение. К нам приехал офицер для набора группы.

— Будет исполнено, командир, — ответили в трубку и дали отбой.

— Через пять минут выходи на плац, — Финн положил трубку и посмотрел на Бергмана. — Посмотришь на людей, оценишь их. Спросишь что-нибудь. Кто так или иначе понравится — дадут досье. Все понял?

— Все, — кивнул Эрвин.

— Можешь идти, — старший капитан отъехал на стуле к окну и начал осторожно массировать правое колено.

Бергман развернулся на каблуках и вышел в коридор. Из окна очень хорошо просматривался плац, на котором уже стояли люди, построившись в шеренгу. В ней присутствовали и негры, и европейцы, и представители Дальнего Востока и так далее. Эрвин внимательно осмотрел длинный и прямой как орудийный ствол строй и пошел к лестнице. Покинув здание штаба, он двинул к шеренге, попутно выхватывая взглядом лица некоторых «выпускников». Где-то явственно сверкало безразличие, где-то любопытство, где-то недоумение — зачем их здесь построили? Наметанным взглядом бывшего фельдфебеля он приметил для себя крайнего справа молодого человека. Этот новобранец стоял и улыбался в тридцать два зуба, будто вся его жизнь была ему по кайфу.

— Здравия желаю, курсанты! — поприветствовал построившихся погоняла, пожилой китаец в чине хорунжего, которого называли не иначе как старина Ван.

Шеренга вытянулась по стойке «смирно!», и лейтенант сразу выделил отслуживших в Советской Армии — стоят руки по швам, потому что к пустой, то есть к непокрытой, голове руку не прикладывают. Остальные же откозыряли.

— Кого посоветуешь, Ван? — спросил Бергман, обернувшись к хорунжему.

— Не знаю, — несколько смущенно ответил китаец. — Все идут ровно, особо выделяющихся нет.

Эрвин ожесточенно потеребил подбородок. Все малость усложнилось. Если лучший инструктор бригады, старший полковник НОАК[9] в прошлом, говорит об отсутствии ярко выраженных лидеров, значит так оно и есть. С губ Бергмана слетело лишь одно слово: «Замечательно».

— Вы говорите по-русски?!