Он снова растянул рот в безумной улыбке – много усилий на это не ушло, лицо онемело и почти не подчинялось, как и остальное тело, только мозг работал так же, как всегда, бесстрастно регистрируя масштабы катастрофы – и схватился за фонарный столб.
– Я не откинусь по дороге, я совсем чуть-чуть, просто для кайфа, честное пионЭрское, – и он начал хихикать.
Маску участия и честности как ветром сдуло, перемена была такой стремительной, как спецэффект в кино. Таксист отшатнулся, изрыгнул поток матерных слов.
– Эй, может у меня чего осталось, я поделюсь, просто мне надо… ехать, в общем…
– Иди на х…! – выплюнул водитель, злобно покосившись на Пророка, и завел мотор. – Гребаные торчки.
– И тебе того же, – прошептал Пророк вслед уезжающему такси.
Он начал тяжело дышать, грудь судорожно вздымалась и опадала, вот только воздух в нее как будто не поступал, словно он оказался на другой планете без атмосферы. Этот маленький спектакль отнял последние силы, но он был доволен собой – он никогда не был жертвой и не собирался ею становиться в самом конце. И даже если до сквера ему придется ползти – он готов был заплатить цену и повыше, если твое время на исходе, можно играть ва-банк.
Он постоял еще пару минут, запрещая себе оставаться тут дольше – в памяти почему-то всплыла картинка, как по утрам он точно так же не хотел покидать теплую постель и торговался сам с собой за лишние минуты – а потом медленно поплелся к скверу, наполненному летней иллюминацией. Может, именно эти неожиданные воспоминания и называют «вся жизнь пронеслась перед глазами», подумал он и тут же отметил, что почти забыл это чувство, когда куда-то надо, куда тебе точно не хочется, но надо, несмотря ни на что, когда не можешь заставить себя выбраться из кровати, и каждое утро начинается страданием. По рассказам, слышанным в детстве, именно так и проходила взрослая жизнь. Но не у него, он твердо решил, что все страдания и дискомфорт он оставит за порогом совершеннолетия, и своего добился. Его взрослая жизнь стала лучшим временем, и он сам сделала ее такой.
Мне есть чем гордиться, подумал Пророк, ступая под густой навес веток, мне была дана жизнь, и я ею пользовался по полной. И может, это тоже везение – уйти в самом расцвете, пока старость не изуродовала тело, а время не отняло память о победах. Да, он склонялся к мысли, что и в этом ему, похоже, повезло.
Он поравнялся с первой лавочкой, она пустовала, хотя в сквере были люди, прогуливались не спеша, любуясь светящимися инсталляциями и клумбами, собрав в кулак всю волю, он заставил себя пройти мимо – лавочка стояла у самого входа в сквер, то есть, была отлично видна с дороги. Если (вернее, когда) по ней проедет или пройдет патруль, его заберут, тут вариантов быть не могло. Это решение показалось ему едва ли не самым трудным в жизни, сил не было, в глазах всё темнело, лицо онемело окончательно, и ноги тоже почти отказались признавать власть мозга. Но он продолжал переставлять их, пусть каждый раз его шаги были всё более нетвердыми, он знал, что пока тело еще служит ему, оно должно доставить его в тихое и уединенное место, где душа, обитающая в этой красивой и крепкой оболочке, могла бы спокойно уйти. И найти себе новую, наверное.
Но план не осуществился, на средние первой аллеи он понял, что больше не может сделать ни шагу, мир стремительно закружился, паника ударила в голову, он не мог дышать. Шатаясь, он начал вертеть головой по сторонам, пытаясь сквозь рой черных точек рассмотреть наиболее подходящее место. Лавочки стояли вдоль аллеи в ряд, почти все свободные, одна прямо напротив него. Едва не упав, Пророк повернулся и направился к ней, чтобы пройти мимо – за лавочками был большой газон, разделяющий аллеи, деревья с могучими кронами почти закрывали небо, а вдоль бордюров тянулась изгородь из аккуратно подстриженных кустов. Если больше мне никуда не дойти, решил Матвей, это место – лучшее. Нищие не выбирают, подумал он, всё так, а на конце жизни мы все – бедняки, имеющие лишь стандартный набор – душа и тело.
На мягкую ухоженную траву за изгородью из кустов он просто повалился, сумка с планшетом, перекинутая через плечо, ударила в руку, когда он выставил их вперед и уперся в землю. Ну вот, подумал он, моя маленькая мечта сбылась – я оказался в горизонтальном положении и, вероятно, больше мне не встать. Никаких эмоция эта мысль не принесла.
Пророк перевернулся на спину, с трудом, потому что тело отказывалось служить ему, но усилия того стоили – над головой сквозь толстые ветки старого клена проглядывали звезды, спокойные, как древние существа, видевшие уже всё, что может случиться в этом крошечном мире. Сколько смертей они видели за миллиарды лет, подумал Пророк – ночное небо, пусть всего кусочек, придавало торжественность моменту – крушение цивилизаций и даже планет, а тут еще одна ничтожная жизнь подходит к концу. Но простое осознание того, что над ним – сама бесконечность, полная тайн и полная жизни, о которой глупые существа на Земле не имеют ни малейшего понятия, это наполняло восторгом и умиротворением. Примитивный человеческий мозг не может понять и обработать слово Бесконечность, но она есть. Мы не видим дальше собственного носа, мы не видим галактики и планеты в этой сплошной черноте, но они есть. И где-то наверняка есть жизнь, о которой мы понятия не имеем, но, несмотря на это, она есть. Если мы ничего не знаем о мире вокруг, за пределами нашей атмосферы (а если уж говорить честно, то люди и о своей планете знают весьма мало), возможно, что-то есть и там, за пределами материальной жизни. И кто может утверждать, что это не так?
– Мы и любовь не видим, – прошептал он онемевшими губами. Его черные волосы рассыпались по траве, в свете звезд и мягком свете фонарей сквера он выглядел как мальчишка, вернувшись во времени к самому началу своего пути. – Но она есть. Как и душа.
Звезды закружились над ним в странном танце, меня не увидят, подумал Пророк, всё хорошо. Он смотрел на небо, черное, как Ее глаза, попытался вызвать в памяти ее лицо, ее волосы. Мы встретимся, подумал он, там, где нет условностей и страха, и там я буду любить тебя вечность. Он снова улыбнулся, а потом его глаза закрылись, и он провалился в черноту.
5
Он летел над морем, бескрайней водной гладью, а над ним сияли звезды, хотя их время уходило – на востоке небо начало светлеть, возвещая о приходе солнца, как глашатай о своем господине. Он не ощущал ни дуновения ветра, ни запахов, ни холодного предрассветного воздуха – физические ощущения обеспечивало тело, которого у него больше не было, осталось лишь то, что обитало внутри оболочки и познавало мир, делая выводы и собирая данные из органов чувств. Из привычных каналов познания мира осталось лишь зрение – хотя он не понимал, как может видеть, если у него нет глаз – и слух… хотя слышать, казалось бы, тоже было нечем. Иногда наше сердце тоже может слышать, подумал он, чей-то бессловесный зов, и видеть недоступное глазу, поэтому эти чувства сохраняются. Он сам не знал, откуда это ему известно, но не сомневался, что это истина. И он мог управлять полетом, стоило лишь захотеть свернуть направо, и он тут же летел вправо. Здорово!
Так значит, я умер в том парке, понял Пророк, вернее, тот, кто был Пророком в земном воплощении. И как давно? Время тоже как будто перестало существовать. Или просто больше не имело значения, потому что не имело власти. Но мир был как будто прежним, всё та же планета Земля – пролетая над темно-синей гладью, он видел корабли, они спешили куда-то в привычной земной суете, такой пустой и такой презренной с высоты полета. На рай это как-то непохоже, подумал он, и эта мысль испугала. Что, если он застрял? Души ведь должны уходить куда-то, об этом все говорят… А он еще здесь. Если только в раю тоже не живут люди и не плавают на железных судах по неведомым морям. Впереди он видел берег – полоску светящихся огней, и это тоже как-то не тянуло на загробную жизнь. А что, если и нет никакого ада и рая, с нарастающим страхом подумал Матвей, что, если души, покидая тело, не покидают мир, остаются вечными невидимыми пленниками, приговоренными к одиночеству до скончания всех времен? Теперь это уже походило на Ад.
Утро наступало, отвоевывая у ночи всё больше пространства, первые птицы закружились в небе над ним, такие же души, запертые между небом и землей. Нет, я всё еще в этом мире, убедился Пророк, но для чего? И что мне теперь делать?
Внезапно он осознал, что больше не управляет движением, вернее, он мог незначительно менять траекторию, но на самом деле какая-то невидимая сила несла его над морем к берегу, он как будто стал ветром или пушинкой, которую ветер несет, не спрашивая, чего она хочет. Тогда это точно всё еще матушка-земля, подумал Пророк и усмехнулся бы… но у него больше не было ни лица, ни голоса.