Можно сказать и на каком-то уровне поверить в то, что депрессия – это болезнь вроде диабета, требующая пожизненного приема препаратов. Однако как бы пациенты ни относились к необходимости приема инсулина, это не вызывает у них переживаний о том, что они впадут от него в зависимость со всеми вытекающими мрачными коннотациями этого состояния.

Сомнения касательно лечения препаратами подкрепляются часто встречающимися побочными эффектами. Авторы мемуаров отмечают, что ничто так не расстраивает их, как игнорирование врачами жалоб на нежелательные эффекты от терапии. Десятилетиями пациенты твердят, что ЭСТ вызывает перманентную потерю памяти. Врачи, занимающиеся ЭСТ, уверяют, что жалобы на подобное редки (хотя насколько редки, данных нет), а может, вообще возникают из-за самой депрессии[660]. Салли Брэмптон сказала одному из врачей о том, что набрала вес из-за терапии антидепрессантами, однако тот был уверен, что дело в чем-то еще. Само по себе побочное действие может быть редким, но вполне может произойти с конкретным пациентом. А если нежелательный эффект наступает исключительно после применения препарата, пациенту трудно поверить, что лекарство тут ни при чем. Когда препарат новый, о побочном действии может быть неизвестно, и дело пациентов – сообщить о нем. Когда Брэмптон принимала другой препарат, один из ее врачей не обращал внимания на побочные эффекты, включавшие физические боли, ухудшение зрения, тремор, проблемы со сном и тошноту, – на тех основаниях, что обычно этот антидепрессант (венлафаксин, под торговым наименованием «Эффексор») переносится хорошо. Его не поколебало даже то, что Салли нашла статьи, где другие пациенты жаловались на те же побочные эффекты (теперь это отражено в инструкции «Эффексора»)[661]. Конечно, пациенты также могут ошибаться насчет того, что ощущения вызваны самим препаратом, но они испытывают вполне понятное замешательство, когда сомнения выражает их лечащий врач: например, с таким столкнулся Джеффри Смит, когда врач сказал ему: «Никогда о таком не слышал. Я не понимаю, как эти таблетки могут быть причиной такого состояния. В моем настольном справочнике врача об этом ничего нет»[662].

Недостатки медикаментозного лечения часто используются в качестве аргументов в пользу психотерапии, но и она может вызывать жалобы. Лора Инман сожалеет, что ходила на терапию, где услышала, что лучшее, что она может сделать, – сесть и позволить себе ощутить боль[663]. Салли Брэмптон жаловалась на то, что упрямый психоаналитик заставлял ее ждать сеансов даже под дождем, если она приходила раньше времени. Не то чтобы подобная жесткость касалась всех терапевтов, но прецеденты имелись[664]. Небольшое облегчение Салли почувствовала после КПТ, но сочла, что она слишком когнитивная и чересчур поведенческая. Она нашла одно из самых коммерчески привлекательных свойств терапии – ее ограниченность во времени – одним из основных ее недостатков, поскольку он не позволял видеть депрессию во всей ее полноте и того, как трудно ее проработать. КПТ «могла научить меня вполне радостно и качественно функционировать, но зачем мне в принципе нужно хорошо (или плохо) функционировать, она мне не объяснила», – писала она[665].

Двойственное отношение к способам лечения депрессии, вероятно, происходит и оттого, что они не предлагают окончательного исцеления. Марта Мэннинг ощутила себя здоровой после ЭСТ, но, горюя о потере памяти, она ощутила легкий рецидив депрессии, хотя и не такой тяжелой, как до терапии. Элизабет Вурцель писала: «Иногда мне кажется, что только я знаю секрет „Прозака“, и он заключается в том, что не так уж он и хорош. Конечно, говоря об этом, я все еще убеждена, что он – то самое чудо, что спасло мою жизнь»[666].

Как ни странно, даже выздоровление может вызвать противоречивые чувства. Вурцель пишет:

Схожим образом считает Трейси Томпсон: «Победить болезнь – означало избавиться от всего, что я считала собой»[668]. После того, как препараты помогли, психиатр Линда Гаск признавалась, что даже слегка расстроилась, что решение было столь простым[669].

Некоторые авторы и вовсе отказались от препаратов. Но не потому, что испугались побочных действий. Энн Цветкович сделала это отчасти по причинам политического характера. Она видела причины депрессии в капитализме – в порожденном им неравенстве и отчужденности, и в том, как бесконечные требования нашего времени отодвигают на второй план возможности для творчества. То есть симптомы депрессии выступают в качестве политических проблем, требующих внимания, – значит, стремление избавиться от них с помощью лекарств лишь скрывает стоящие перед обществом задачи, а не решает их[670]. Джеффри Смит избрал гуморальную теорию в качестве объяснения причины своей депрессии и предпочитал назвать ее меланхолией; а еще он пришел к выводу (как прежде Карл Юнг), что депрессия хочет сказать что-то важное, и ее необходимо выслушать[671]. Цветкович и Смит утверждают, что депрессия сообщает нам нечто важное, личное или политическое, а лекарства заставляют ее молчать. Оба автора пришли к этому выводу эмпирическим путем, поскольку оба почувствовали смягчение симптомов от лекарств, которые после прекратили принимать. Они сделали смелый выбор, хотя Цветкович и отмечает, что он подойдет не всем.