Книги

Империя депрессии. Глобальная история разрушительной болезни

22
18
20
22
24
26
28
30

Книга Уильяма Стайрона «Зримая тьма» вышла в 1990 году[558]. К тому времени интерес к депрессии рос уже в течение четырех десятилетий, и совсем недавно был одобрен для широкой продажи «Прозак». Мемуары уже известного писателя о своей болезни были обречены на то, чтобы привлечь всеобщее внимание; так и случилось. После Стайрона разверзнулся настоящий поток подобных сочинений. Они представляют интерес как документы эпохи, отмеченной ростом случаев депрессии и применения антидепрессантов.

Какого же рода истории они рассказывают? Артур Фрэнк, будучи профессором социологии Чикагского университета, еще в 1995 году предлагал разделить сочинения о болезни на три типа. Первый – «история выздоровления»: пациент рассказывает о том, как становится самим собой и заново обретает благополучие в результате ремиссии или успешного лечения. Второй – «нарратив исканий» – как болезнь дает тому, кто ею страдает, новую цель в жизни. Третий – «хаос» – болезнь не обуздана и не имеет исправительного значения[559]. Мемуары о депрессии имеют черты всех трех типов. Большинство сочинений содержат элементы реституции. Многие авторы нашли способ лечения, облегчивший их состояние и подаривший им ощущение надежды. Кто-то нашел и цель в жизни, и пишет свою историю, чтобы донести до тех, кто не знает депрессии, то, как она ощущается; дать тем, кто тоже страдает ею, понять: вы не одни, вас замечают, понимают и предлагают способы борьбы. Однако во многих рассказах можно встретить и то, что Фрэнк называет «хаосом». В редких мемуарах встретишь четкое ощущение найденного решения. Хаос кроется в двух проблемах. Первая: от депрессии нет стопроцентного средства. Некоторым людям везет – они сразу получают подходящее для них лечение, после которого им становится лучше, но такие случаи – скорее исключение. Терапия приносит облегчение, зачастую весьма значительное, но обычно депрессия затягивается или же происходит рецидив. Вторая: лечение само представляет собой проблему. Случаются побочные эффекты, не всегда легко устранимые, а в некоторых случаях они подрывают самоощущение пациента точно так же, как сама болезнь. Некоторые мемуары пронизаны уверенностью автора в невозможности выздоровления.

Исключением является сочинение Нормана Эндлера «Праздник тьмы» (Holiday of Darkness), написанное в 1982 году, прежде основной волны мемуаров. Книга представляет собой чистый образчик «истории выздоровления». Эндлера, психотерапевта сорока с лишним лет, в какой-то момент стали преследовать неудачи: он не смог получить грант, на который рассчитывал, ему отказала женщина, с которой он надеялся сблизиться. Однако его симптомы были несоразмерными этим потерям – Норман утратил надежду и мотивацию, часто запирался в ванной и плакал, пока в конце концов не обратился за помощью. Когда остальные средства не сработали, он попробовал ЭСТ, которая в его случае сотворила чудо. Рассказ Эндлера также имеет черты нарратива исканий: он видит своей целью рассказать о том, как излечился при помощи способа, который его страшил. Норман не просто разделял всеобщий страх перед ЭСТ, а еще и испытывал к нему профессиональную неприязнь: во время учебы он видел, как процедуре подвергали орущих людей без анестезии. Однако, преодолев страх, он был вознагражден исцелением[560]. После чего Эндлер стал пропагандировать ЭСТ – впрочем, он не первый и не последний пациент, подвергнувшийся процедуре и в результате превратившийся в ее популяризатора. Стоит сказать, что многие отчеты о прохождении ЭСТ, включая те, что воздают хвалу лечебному воздействию процедуры, также выражают сожаление по поводу потери памяти. Однако Норман рассказывает об отлаженном механизме лечения с минимальным количеством побочных эффектов[561]. Очень мало мемуаров о депрессии заканчиваются столь безупречным хеппи-эндом.

Надежда на выздоровление занимает значительную часть мемуаров. Авторы описывают не только непростые испытания, многие из которых граничат с отчаянием, но и пути выхода из порой даже самых, казалось бы, безнадежных случаев.

В качестве исторических документов сочинения о депрессии могут использоваться с некоторыми ремарками. Их авторов не всегда можно назвать типичными пациентами с депрессией, во всяком случае, во всех отношениях. Тяжелая депрессия крайне ограничивает трудоспособность. И вообще – много ли людей с тяжелой депрессией вообще могут добраться до клавиатуры? К тому же не у всех имеется талант или ресурс для того, чтобы писать. Поэтому мемуары о депрессии имеют уклон в сторону историй частичного выздоровления. Тем, кому полегчало, легче найти и мотивацию, и ресурсы для того, чтобы сесть за рабочий стол. Издатели тоже предпочитают истории выздоровления, дающие надежду. Авторами книг в основном становятся представители среднего класса и белой расы, многие из которых сами являются специалистами в сфере психических заболеваний. Это существенный факт, поскольку бедность и другие жизненные трудности повышают риск депрессии. Также авторы преимущественно люди средних лет, редко доводится читать мемуары о депрессии, написанные ребенком или пожилым человеком.

С другой стороны, ограничения есть у любых исторических документов. В архивах содержится лишь та информация, которую сочли стоящей того, чтобы сохранить. Устные рассказы ограничены теми, кто готов поделиться информацией, и тем, что они согласны рассказать. СМИ печатают лишь то, что считают новостью их редакторы. Мемуары о депрессии, возможно, и не самый подробный рассказ о депрессии в нашу эпоху, однако все равно весьма ценный. Историки медицины с жадностью ухватились бы за такой ценный клад, как повествование от первого лица о какой-либо болезни, в любой исторический период.

Авторы мемуаров хотели, чтобы окружающие понимали, каково было им. Они ощущали острую потребность в том, чтобы их болезнь увидели. Несмотря на рост интереса к депрессии в течение последних ста лет, особенно в течение последних сорока лет, многие, страдающие депрессией, считают, что их страданий не замечают, трактуют их неверно или же не придают им значения. И если и есть посыл, который желают донести все авторы, то он будет заключаться в следующем: те, кто не знает, что такое депрессия, просто не сможет понять главного, что депрессия – это на самом деле болезнь.

Вы не понимаете!

Откровенность, с какой Уильям Стайрон в своей книге «Зримая тьма» говорит о депрессии, достойна уважения за попытку уменьшить стигматизацию болезни. Многие отмечали то, как прекрасно передан жизненный опыт автора. Вместе с тем есть в ней некая неопределенность. Даже тогда, когда Уильям пытается описать депрессию, он твердит, что сделать это невозможно. Почти в самом начале книги Стайрон утверждает, что «депрессия – это душевное расстройство… описать его почти невозможно»[562]. Уильям неоднократно заявляет, что, если у вас ее никогда не было, вы не сможете понять, о чем речь. Он пишет: «По мне, боль была больше всего похожа на то, как если б я тонул или задыхался, но даже этот образ не попадает в цель»[563]. Стайрон, который славится тем, что умеет находить слова, расписывается в своей неспособности это сделать. Нам известно, что Уильям ужасно себя чувствовал. Но он не рассказывает читателям о том, что он ощущал и что делал, пока страдал. Название книги дает надежду увидеть депрессию, но сам Стайрон в какой-то степени невидим.

Психоаналитик Дэриан Лидер утверждает, что сохранившиеся описания клинических случаев вкупе с практикой показывают, что страдающим депрессией требуется рассказать, как они себя чувствуют, но они понимают, что язык не в силах это выразить[564]. Лорен Слейтер в книге «Дневник „Прозака“» (Prozac Diary, 1998) вопрошает: «Как описать пустоту?»[565]

Сопротивление попыткам описания некоторых внутренних состояний происходит не только из-за скудности языка. Невозможность описать депрессию – само по себе является весомым доказательством реальности и серьезности болезни. Стайрон сокрушается, что депрессия – «крайне безликое наименование… для описания столь ужасной и свирепой болезни», и что сам термин слишком «слаб»[566]. Отчасти эта безликость и слабость объясняется двусмысленностью, относящейся к болезни и к настроению. Как писала Трейси Томпсон в книге «Чудовище: путешествие сквозь депрессию» (The Beast: A Journey Through Depression, 1996): «Когда кто-то говорит, что у него „депрессия“, то это может означать как то, что ему поцарапали машину по пути на работу, так и то, что ему впору застрелиться»[567].

Слово «рак» звучит действительно страшно, потому что мы знаем: те, у кого рак, часто серьезно больны, и нет, это не банальная простуда. Но никто не заболевает раком из-за того, что грустит неделю-другую из-за умершего домашнего любимца. Поэтому один из самых важных посылов в мемуарах о депрессии звучит примерно так: «у меня настоящая болезнь, а не просто плохое настроение». А если вы преодолели свою хандру, просто «взяв себя в руки», увеличив интенсивность тренировок в спортзале или путем более частых встреч с друзьями, то вот что я вам скажу: если вам помогли подобные меры, значит, вы не были больны депрессией. У вас просто было дурное настроение под тем же именем, что и болезнь.

Во всем можно обвинить Адольфа Мейера. Собственно говоря, Уильям Стайрон так и сделал[568].

Реальная болезнь

Я обнаружила, что ищу настоящую болезнь.

Элизабет Вурцель[569]

Я задал своему курсу прочесть мемуары Дафны Меркин «Счастье так близко» (This Close to Happy, 2017)[570]. Сделал я это в самом конце курса, уже после того, как студенты рассмотрели все вопросы, поднятые мной тут в книге: кросс-культурные различия в изучении депрессии; меланхолию прежних эпох, психоаналитические теории и успехи психофармакологии. Студенты изучали критику подхода к депрессии как к болезни – и по преимуществу опровергали ее. Некоторые открыто рассказывали о своем опыте депрессии. Я всегда советую с осторожностью подходить к раскрытию личной информации, но на занятиях часто доводится слышать о том, какие медикаменты принимаются, какие пришлось заместить и сколько длится лечение. К моему удивлению, книгу Меркин, которая лично мне показалась живо и занимательно написанной, многие из них сочли неприятной. Дафна выросла в районе Манхэттен в состоятельной семье и в материальном плане ни в чем не нуждалась. Кое-кто из студентов выразил раздражение по поводу страданий человека из привилегированной части общества. Ей-то на что жаловаться? Так продолжалось до тех пор, пока кто-то не спросил: а если бы она написала о борьбе с раком, мы бы тоже так же возмущались? И так же недоумевали бы, на что ей жаловаться, ну, подумаешь, рак, она ведь ни в чем не нуждается?[571]

Этот случай хорошо демонстрирует то, как хрупки позиции депрессии как болезни даже теперь, спустя несколько десятилетий эпохи антидепрессантов, когда Всемирная организация здравоохранения объявила ее серьезной угрозой здоровью человечества. Книга Элизабет Вурцель «Нация „Прозака“» (Prozac Nation, 1994) подробно рассматривает эту проблему. Отчасти книга написана как ответ Стайрону, сочинение которого она нашла «сдержанным» и «лишенным прямоты»[572]. Именно отсутствием внутренних барьеров и сильна книга Вурцель. Она осознает, что не все ее мысли и поступки заслуживают одобрения, и эта прямота и подкупает. Однако она разделяет со Стайроном острое желание поведать миру о реальности болезни, ее отрыве от нормального жизненного опыта:

Именно это я и хочу прояснить насчет депрессии. Она не имеет никакого отношения к реальной жизни. В жизни есть место боли, печали и скорби, которые в определенный момент времени нормальны: неприятны, но не чрезмерны. Депрессия – совершенно иная сфера, потому что предполагает полное отсутствие чувств, эмоций, отклика и интереса. Боль, ощущаемая страдающим большим депрессивным расстройством, – посягательство на роль природы (которая, в итоге, не терпит пустоты) заполнить пустое пространство[573].

Оставшаяся часть книги, однако же, опровергает бесконечную пустоту и отрыв от реальности: ее депрессия имела тесное отношение к ее собственной жизни: измученная и вечно отсутствующая мать, отстраненный отец и болезненное нахождение в эпицентре их развода. А еще она испытывала большой спектр эмоций во время болезни – печаль, отчаяние, а порой и гнев, – то есть никакой пустоты.

Так отчего Вурцель настаивает, что депрессия не связана с жизнью? Она хочет прояснить: депрессия относится к болезням. Элизабет использует термин «клиническая». Но если статус болезни признан всеми, зачем это делать? Мы же не говорим о «клиническом туберкулезе» и «клиническом раке».