— Я подаю заявление на перевод.

— Что?

— Хочу перейти из округа Сити в какое-нибудь другое отделение.

Пустота, оставленность, жжение в груди при мыслях об Анни или о детях Хоффмана, — теперь все это вернулось с новой силой. Даже отозвалось болью, как раз в том месте, где кости грудной клетки должны защищать сердце.

— Это из-за меня? Я ведь никогда не сомневался в тебе, Марианна, ты знаешь.

— Я знаю, это не из-за тебя.

— Больше десяти лет! А ведь я боролся за тебя, пробивал твою кандидатуру… Отодвинул всех их, кто был с бо́льшим опытом, потому что мне была важна ты, Марианна…

Такое огромное, крепкое тело. И внутри — такой маленький, жалкий комиссар полиции.

— …ты не сделаешь этого, Марианна. Слышишь?

Гренс обнял ее, чего никогда не делал раньше. Все боялся, что его неправильно поймут. Теперь это не имело никакого значения.

— Ты ведь всегда была мне как… я не привык разбрасываться такими признаниями, но… я видел в тебе свою неродившуюся дочь… В том смысле, что она должна была бы стать такой же… что…

— Я знаю, Эверт. Тебе не нужно говорить мне все это. Но кто-то из нас должен уйти, или Эрик, или я. Дело даже не в том, что он шеф или я женщина… я выбрала себя, потому что он появился в участке первым. Эрик работал в полиции задолго до меня. Только поэтому… Ну, еще и потому, что я его люблю.

Она улыбнулась. Удачно, в отличие от Гренса.

— Марианна, не уходи, слышишь? Мне осталось каких-нибудь полгода, и я хотел бы провести их рядом с тобой.

Ее улыбка стала шире.

— Тебе осталось больше, Эверт.

— Именно сегодня мне исполняется шестьдесят четыре с половиной. Еще шесть месяцев, и потом…

— Я изучила этот важный для тебя вопрос, Эверт. Хотела позже поговорить с тобой на эту тему, но сейчас, похоже, самое время. Эверт, ты можешь работать до шестидесяти семи. Никто не может принудить тебя уйти раньше. Таков закон. Есть полицейские, которые работали до шестидесяти девяти и даже семидесяти лет. Верхняя граница не фиксирована. Твои знания, опыт… Это не имеет возраста, в отличие от тебя самого.

Гренс посмотрел на молодую коллегу. Нависла тишина, такая же глубокая, как в последнем разговоре с Хоффманом.

Никто в жизни не делал Гренсу лучшего подарка. Падение в черную дыру откладывалось на несколько лет. Но даже это было ничто в сравнении с тем фактом, что один из самых близких Гренсу людей только что сообщил, что хочет его покинуть.