Гискарцы испуганно шарахнулись в разные стороны, когда на улицы их городов обрушились метательные снаряды. Но это были не камни.
Это были отрезанные головы Граздана Смертоносного и членов его семьи.
В подземелье главной пирамиды Кеми царил полумрак, развеваемый лишь несколькими светильниками в виде распахнутой пасти змея, державшего масляную лампу. Иной змей — исполинское каменное изваяние, в два человеческих роста, свернулся клубком на высоком постаменте. Под ним, наполовину утопая в черном камне, находился трон, где восседал высокий широкоплечий человек со смуглой кожей и орлиными чертами лица. Одет он был в простую черную хламиду, голова обрита наголо, а из украшений он носил лишь небольшое кольцо, надетое на одно из пальцев левой руки — медная змейка трижды обвивавшая палец, кусала себя за хвост. Глаза ее из желтых драгоценных камней покрывала тонкая пленка крови.
Перед троном возвышался большой алтарь на котором лежало изуродованное тело молодой девушки. Потеки крови растекались по черному камню образуя причудливые узоры.
Кроме человека на троне в комнате находился еще кто-то, скрывавшийся во мраке, откуда доносился лишь беззвучный шепот. Больше в комнате никого не было — никто не осмелился бы войти в залу, когда Тот-Амон, верховный жрец Сета беседует с порождениями бескрайних черных бездн по ту сторону звезд.
А затем Тот-Амон довольно рассмеялся, взмахнув рукой, будто отпуская слугу. Послышалось хлопанье огромных крыльев и колдун остался один.
Новый Гис пал в тот же день: уничтожение семьи Граздана оказало слишком тягостное впечатление на местных жителей, также как и исчезновение статуи с пирамиды. Никто не сопротивлялся, когда по улицам города, чеканя шаг, промаршировали смуглые солдаты под стягами Змея, Крокодила и Скорпиона. Собранные перед пирамидой главы самых знатных гискарских семей выслушали стигийского командира, на ужасном ломанном языке объяснившего, что остров ныне переходит под покровительство Великой Стигии. Взамен он обещал сохранение местной знати их прав и привилегий, не покушаясь на внутреннее устройство общество. Многие гискарцы облегченно вздохнули: по крайней мере, эти захватчики не посягали на работорговлю. И никто не посмел возразить, когда вместо таинственно исчезнувшей гарпии на вершину пирамиды водрузилось изображение огромного змея.
А еще через пару дней по улицам Нового Гиса заскользили священные змеи Сета.
По другую сторону Стигийской пустыни царило настоящее светопреставление на улицах Замбулы: город словно в одночасье сошел с ума, узнав, что далекая метрополия, грозная Туранская империя в одночасье исчезла с лица земли, оставив только парочку городов и несколько гарнизонов, разбросанных по пустыне. Вместо же Турана простирались бескрайние джунгли, холмы, степи и множество городов населенных странным народом, напоминающим кхитайцев.
Впрочем, сатрапу Замбулы Джангир-хану было не до дальних стран, когда он сам стремительно утрачивал контроль над подвластным городом. Туранцы поддерживали сатрапа, но стигийское население сплотилось вокруг жрецов Сета, а поклонники Ханумана — вокруг главного храма бога-обезьяны. Участились набеги зуагиров, а в самом городе вспыхивали один за другим мятежи черных рабов из Дарфара. Теперь они уже не боялись вламываться в закрытые дома, уволакивая горожан на свои каннибальские пиры.
В таких условиях Джангир-хан не нашел лучшего выхода, кроме как сдать город, вышедшей с запада стигийской армии. Говорили, что он сделал это под влиянием своей жены-стигийки: так или иначе «темногрудая владычица Юга» вернула в ожерелье свой самый восточный бриллиант.
Стигийскую армию усилили легионы Нового Гиса, уже принявшие нового сюзерена. Следом за стигийцами шли воины Зембабве и Пунта. Смуглые и черные захватчики почти без сопротивления занимали остатки туранских и иранистанских владений пока не вышли к неизвестному теплому морю, у берега которого в недоумении сновало множество чужих судов.
10. Ятаганы Востока
— Эрлик и Хануман! Что это значит?!
Бахадур-шах застыл в недоумении, глядя на расстилавшуюся перед тем бескрайнюю пустыню. Испепеляющий зной, столь непривычный для этих земель, опалял лицо, мигом заставив вспотеть туранского военачальника. Невольно он оглянулся — позади него все также вздымались громады Кезанкийских гор. Стекавшие с их склонов горные реки, наполняли иссушенную землю, пробивая себе новые русла.
— Может мы сбились с дороги, — спросил подъехавший к командиру Баязет-хан, командующий легкой кавалерией. Он был смугл, скуласт и невысок, с желтой кожей и узкими глазами — как и многие гирканцы, смешавшиеся с далекими восточными народами. Из доспехов, помимо железного шлема, он носил лишь кожаный панцирь, укрепленный с изнанки приклепанными металлическими пластинами. Бахадур же представлял собой чистокровного туранца, наследника одного из знатнейших родов империи: рослый, широкоплечий, с окладистой черной бородой и резкими чертами лица. С головы до ног он его облегала легкая посеребренная кольчуга, из под куполообразного шлема, гравированного золотом, темные глаза мрачно рассматривали простиравшуюся перед ним пустыню.
— Возможно мы заблудились в горах и вышли южнее, — продолжал Баязет-хан, — где-то у границ Хаурана, а может и еще дальше.
— Я был готов поклясться, что мы возвращались той же дорогой, которой мы и шли в эту проклятую Замору, — проворчал Бахадур-шах, — не забывай, что мне знакомы эти места. Да еще и эта дрожь земли в горах вчерашней ночью. Что-то тут нечисто…
Он оглянулся через плечо: позади него из горных утесов, словно огромная змея, покрытая стальной чешуей продолжала выходить туранская армия. На лицах военачальников и простых воинов читалось совершенно одинаковое изумление при виде незнакомой неприветливой земли.
— Станем лагерем в горах, — наконец произнес Бахадур, поворачивая коня, — тут, по крайней мере, есть вода. А ты пошли отряд в глубь пустыни — узнаем, по крайней мере, насколько далеко она простирается и есть ли тут оазисы.