– Потому чтотыздесь.

Его ответ был одновременно и непонятен, и до забавного ясен. Он включил в себя целый месяц причин, поступков и действий, а ещё океан чужой доброты. Рене не умела сомневаться в людях, так что подняла восторженный взгляд и улыбнулась. Видит бог, она принесет на улицу Ги тонну печенья и сладкий пирог.

– Решил для них все сканворды?

– Вроде того, – пробормотал Тони, а сам большим пальцем вдруг скользнул по шраму до самой ключицы и замер. – Прости меня.

– Ну а теперь-то за что? – попробовала опять рассмеяться Рене, но тут же застыла, стоило Энтони придвинуться ближе.

– За это, – услышала она шёпот, и мир ошеломленно вздохнул.

Губы Тони были сухими и пахли мятой именно так, как всегда казалось Рене. А ещё были удивительно тёплыми, когда накрыли по-прежнему приоткрытый в улыбке рот и скользнули чуть дальше, коснувшись полосы шрама. Они проследили кривую линию от начала и до конца, вернулись и больше не исчезали. Энтони будто пробовал Рене на вкус. Легко, почти невесомо он поцеловал один раз, второй, затем скользнул языком по уголку рта и вдруг хохотнул. Негромко, почти неслышно, но Рене ощутила, как гулко зазвучал его смех где-то в груди.

–Mein Gott! Ich bin ein Blödmann,– пробормотал он, покачав головой. –Kirschen! Es duftet immer nach Kirschen bei dir!63

– Что? – испуганно переспросила Рене, но ответа уже не последовало.

Не сказать, что она обладала серьёзным опытом в изысканных поцелуях, да впрочем, и в отношениях. Господи, Рене всего лишь двадцать четыре, из которых четырнадцать пришлось на глупое детство, и ровно на столько же она была младше Тони. Если подумать, жуткая пропасть. Но это его, похоже, совсем не беспокоило. Как не смущали не успевавшие за ним губы, ещё пока робкий язык и одеревеневшие от волнения пальцы, которыми Рене впилась в тёмные волосы. Но Ланг был хорошим учителем. Наверное, лучшим. И потому её била дрожь восторга и переполнявших эмоций. Руки покалывало от волнения, а в голове вдруг сделалось удивительно пусто. Так звонко, что сначала Рене застонала, а потом тихо вскрикнула, когда Энтони легко прикусил интуитивно подставленную для него шею. Он пытался лёгким поглаживанием расслабить напряженные мышцы, но стоило растянутым в улыбке губам найти её рот, как по телу вновь пробегала волна. И это было волшебно. Ведь, вопреки неловкости и смущению, Рене пыталась вложить в поцелуй всю свою душу, безграничное счастье и, конечно, любовь. А потому под плотно закрытыми веками звёзды снова закручивались в спирали галактик, в центре которых был Энтони. Его руки, дыхание, тепло рта и мятный аромат тела.

Рене не знала, в какой момент они всё же остановились. Когда в кабинете закончился воздух? Наверное. На меньшее она была не согласна. Но Тони стоял, уткнувшись носом ей в волосы, и что-то едва слышно пел. Неожиданно он пошевелился, поцеловал растрёпанную макушку и с тихим вздохом сказал:

– Тебе надо отдохнуть.

– Я ещё сутки на дежурстве, – ответила Рене и поглубже зарылась в тепло чёрного джемпера.

– Значит, придется вернуть Дюссо и отправить в операционную, – хохотнул Энтони, а потом она почувствовала новый поцелуй.

– Его ведь и так не уволят? Доктор Энгтан не даст.

– Не даст. Но и вернуть я его не позволю, – пришёл тихий ответ, и они опять замолчали. В объятиях Энтони было слишком уютно и невероятно спокойно, а потому Рене заворчала, услышав почти что приказ. – Иди, переодевайся. Я всё улажу и отвезу тебя домой.

– Но…

– Ради бога, хотя бы сегодня не спорь.

Хорошо. Для него всё что угодно. Рене снова прикрыла глаза и уткнулась носом в твёрдую грудь, где билось чёрное сердце доктора Ланга. Наверное, стоило спросить, что теперь будет. Но она не решилась, ещё раз втянула аромат мяты с примесью неизбежной месячной затхлости, а потом отстранилась.

– Мне надо в душ, – сказала Рене и вдруг смутилась. О господи! Уж наверняка Энтони сам догадался о таких мелочах! Вот дурёха. Но…