Арина оставляет чай настаиваться, садится на соседнюю табуретку, и Вик кивает:

– Рассказывай, как дошла до жизни такой.

– Такой – это какой?

– Когда звонишь и просишь тебя сожрать. Или думаешь, я каждый день такие просьбы слышу?

Арина пожимает плечами: мол, какое мне дело до других? Может, для нее это правда не первый раз, просто все прошлые заказы уходили другим точкам? А чего ж трясется?

Словно оттягивая момент признания, Арина разливает по кружкам заварку, добавляет кипятка, рассматривает кружащиеся чаинки. Вик, теряя терпение, барабанит пальцами по столу – и тогда она заглядывает в глаза:

– До жизни такой… А я хоть день жила?

Вик всматривается с интересом: не жила, значит? А Арина, потупившись, вздыхает:

– Моя мама, ну… зря меня родила, в общем. Когда с нами папа жил, все более-менее было; хотя она и тогда капала на мозги: почему ты не мальчик, лучше была бы мальчиком! А уж когда папа ушел… Она начала пить: сначала по вечерам, потом могла весь день… И твердила, что это я во всем виновата.

Девочка кое-как вырвалась из неблагополучной семьи, понятно. Только Вик бы на ее месте радовался – а почему она радоваться не может? Почему попросила сожрать?

– К нам бабушка переехала, мама вроде успокоилась. А потом ее сократили, и всё по новой. Мы бабушкину квартиру сдавали, так мама эти деньги пропивала и орала, что я не работаю. «Я тебя зачем растила? Чтоб ты на шее сидела?» – Арина прикрывает глаза и усмехается: – А я в школе училась, в девятом классе. Будто было время работать.

Сделав глоток чая, Вик подмечает: дрожи в ней становится меньше. Может, расскажет все накопившееся – и желание жить проклюнется через панцирь боли? Но Арина обхватывает кружку руками и снова зябко ежится.

– Однажды бабушка вспомнила, что у нее была дача где-то в лесу, давай туда кататься. Пенсию маме больше не приносила, дома почти не появлялась. Я готовила, убиралась, все такое; бросила колледж, пошла работать. А с месяц назад, – Арина вздыхает, – бабушка заявила, что с нами жить не будет, собрала вещи и уехала на дачу. Мама взбесилась, напилась. Выгнала из дома среди ночи: иди, говорит, в лес, к своей дурной бабке, все равно ты ее больше любишь!

Подперев подбородок кулаком, Вик ухмыляется:

– Поэтому ты позвонила Серому Волку: «Давай обойдемся без лишних церемоний, и ты сожрешь меня прямо сейчас»?

– Ой. – Арина, прикусив губу, почти улыбается. – И правда похоже. Только я все-таки не в лес ушла: переночевала у друга, потом сняла квартиру. Жизнь мечты: никто не орет, делай что хочешь! А я не знаю, что делать. Еще вот с лестницы навернулась, а работа неофициальная, сижу дома за свой счет. И никакой жизни не хочу: ни как в мечтах, ни… – Помолчав, она вдруг спрашивает: – Чай вкусный?

– Вкусный, – кивает Вик.

– А я не чувствую. Все на вкус как вата, все серое какое-то. И постоянно холодно: батареи вовсю греют, а я в свитере мерзну. Я не люблю эту жизнь – и она меня не любит, все взаимно; и пытаться эту любовь заслужить… Я даже родительскую не смогла, куда мне? – Арина тяжело вздыхает. – Егор – ну, друг – посоветовал позвонить в ваше загадочное агентство и попросить, чтоб сожрали. Я подумала: такая смерть будет интереснее всей моей «жизни».

Вик хмыкает: кажется, он знает, что это за Егор. Не успел мальчик оправиться, а уже советы раздает? Или подумал, что в этот раз тоже никого есть не будут: погуляют, поболтают о жизни, и только? Впрочем, желание заказчика – закон. Тем более заказчика, готового умереть.

– Знаешь, – Вик опустошает сразу полкружки, – я очень хочу отказаться. Заявить, что ты не готова, что тебе это лишь повредит. Посоветовать выпить чаю с моим другом. Но… – он закрывает лицо руками, – меня совесть сожрет, если совру. Потому что ты готова – и тебе это действительно нужно.