Я могу поверить, что человеческая природа уже достаточно хороша для анархии. Я также могу поверить, что в практике анархии как повседневной жизни, в её проживании откроются новые перспективы коллективных приключений. И я даже могу поверить, что одновременный процесс революционного строительства и разрушения положит начало преобразованию и подготовит нас к новому образу жизни. «Человеческая природа» может быть сведена к банальным истинам, например, что мы никогда не будем летать, взмахивая руками, в то время как человеческие натуры социальных индивидов – более социальные и более индивидуальные, чем мы, возможно, когда-либо были, даже в эпоху палеолита – расцветут и процветут во всех своих множествах. Человеческая природа – это наш наименьший общий знаменатель, наша, как сказал бы Хомский, минималистская программа. Давайте де-программируем себя (свои личности: друг друга, один другого, всех нас).

Любопытно, что человеческая природа, которая, по определению, одна и та же во все времена и во всех местах, отличается – во все времена и во всех местах – от того, как она выражается во все другие времена и в других местах. Джон Локк обратил внимание на этот факт:

«То, что представления о добре и зле различаются, – замечает социальный психолог Соломон Аш, – создаёт теоретическую проблему человеческой природы».187 Это мягко сказано. Казалось бы, тут Хомскому следует заявить, что нравственное чувство – это ещё одна врождённая способность. И он так и делает! Нравственные принципы «должны возникать из некоего гораздо меньшего набора нравственных принципов» – я знаю, это обтекаемо, – «которые являются частью нашей фундаментальной природы и задействуются посредством некоей генеративной процедуры…»188 Что, ещё одна генеративная процедура? Алгоритм альтруизма? Генеративная щедрость? Вычислительное сострадание? Но это лишь для того чтобы спутать «есть» и «должно», факт и ценность.

Как возможно (например), что сегодня почти никто не считает наёмный труд моральным эквивалентом рабского труда? Потому что эта самоочевидная истина «была вытеснена из сознания людей массированной пропагандой и институциональными структурами»!189 Вот вам и моральные барьеры, нравственные принципы и наша фундаментальная природа! Их могут задавить даже такие негодяи, как учителя, рекламщики и журналисты (к которым я могу добавить: родители, начальники и священники).

Это, как говорит Томас Кун, отрезвляющая истина, что «все прошлые представления о природе рано или поздно оказались ложными».190 Взгляд на человеческую природу, находящийся под непосредственным влиянием религиозных и идеологических соображений, чаще обычного оказывается ложными.

По словам историка Питера Маршалла, «основная слабость аргумента, что анархизм каким-то образом противоречит „человеческой природе“, заключается в отсутствии общего для всех анархистов взгляда на человеческую природу. Среди классических мыслителей мы находим рациональную доброжелательность Годвина, сознательный эгоизм Штирнера, разрушительную энергию Бакунина и спокойный альтруизм Кропоткина».191 Как отмечает анархист Питер Гелдерлоос: «огромное разнообразие способов поведения человека, считающихся нормальными в различных сообществах, ставит под вопрос саму идею человеческой природы».192 Хомский далёк от сложившегося мнения анархистов: «хотя большинство социалистов и анархистов утверждали, что характер в значительной степени является продуктом окружающей среды, Хомский попытался сформулировать биологическую концепцию „человеческой природы“ с её собственными врождёнными и когнитивными аспектами».193

Хотя Хомский не может сказать, что такое человеческая природа, он настаивает на существовании естественных прав, вытекающих из человеческой природы: «Что касается здравого смысла и свободы, существует богатая традиция, которая развивает идею о том, что люди обладают неотъемлемыми правами. В соответствии [так], любая власть, посягающая на эти права, является незаконной. Это естественные права, что коренятся в человеческой природе, которая является частью естественного мира, так что мы можем познать их путём рационального исследования» (173). Он верит в нечто, зачастую предполагаемое, но никогда не демонстрируемое, – что из предположения о существовании естественного закона, проистекающего из человеческой природы, следует «сопутствующая этому идея естественных прав» (173).194 Только не для Иеремии Бентама, утилитаризм которого предполагал неизменную человеческую природу – он высмеивал естественные права как «нонсенс на ходулях».195 Естественный закон, по словам Джона Локка, «следует отличать от естественного права [jus naturale]; ибо право [jus] состоит в том, что мы имеем возможность свободно распоряжаться какой-либо вещью, тогда как закон [lex] есть то, что повелевает или запрещает нам делать нечто».196 Такими же были определения Гоббса.197

Философия естественного закона восходит, по крайней мере, к Аристотелю – а христиане заявляют, что изобрели её они198 – но разговоры о естественных правах, если не считать нескольких изолированных средневековых гипотез, едва ли старше XVII века. Ещё в 1756 году юрист Уильям Блэкстоун мог говорить о естественном законе, нигде не признавая естественных прав.199 Традиция, богатая она или бедная, возникла недавно.

Однако мы не можем вывести естественные права из природы человека, не зная, что такое человеческая природа. Вместо этого, по словам Хомского, мы вынуждены совершить «интуитивный скачок, чтобы сделать предположение о том, что же является существенным для человеческой природы, и на этой основе вывести, пусть и неадекватно, концепцию легитимного социального порядка» (173). Именно так поступал Платон, когда оказывался в затруднительном положении.200 Правило Хомского как политического философа и Хомского как лингвиста: когда сомневаешься, «сделай предположение», выдумай что угодно, предопределяющее твой вывод. Принятие желаемого за действительное – его научная методология. Но, как утверждал Иеремия Бентам, «причинами желания, чтобы существовали такие вещи, как права, не являются права – причина желания в том, чтобы установилось определённое право, не состоит в этом праве – нужда не является запасом – голод не является хлебом. Естественные права – это попросту несуразица, естественные и неотчуждаемые права – риторическая нелепость, нонсенс на ходулях».201

Эта «богатая традиция» естественных прав не такая впечатляющая, как предполагает Хомский. Но её короткой истории достаточно, чтобы представить фундаментальным естественным правом – если хоть одно таковое существует – право собственности, которое отстаивали Томас Гоббс, Джон Локк, Джеймс Мэдисон, Айн Рэнд и прочие и прочие, которых как собак нерезанных. Как заявил Локк: «и не без причины он [человек] разыскивает и готов присоединиться к обществу тех, кто уже объединился или собирается объединиться ради взаимного сохранения своих жизней, свобод и владений, что я называю общим именем „собственность“».202 Рабство широко считалось – и так же считал Локк – правом собственности. Цари и другие монархи, такие как Яков I Английский и Людовик XIV во Франции, провозгласили божественное (и, следовательно, естественное) право королей. Аристотель утверждал, что некоторые люди являются рабами по своей природе.203 Джон Локк также утверждал, что рабство – это право собственности, а значит, естественное право.204 Естественные права, подобно языковому органу, Богу, на самом деле не могут находиться где-либо:

Любимец Хомского, барон Вильгельм фон Гумбольдт, строго придерживался доктрины естественного права. Он повсюду (говорит он) «имел в виду свойства человеческой природы», в соответствии с «из сущности человека проистекшими логическими философскими системами».206 Для него, как и для Хомского, из этого следует, что естественное право должно быть нашим непогрешимым руководителем: «Естественное право, если применять его к совместной жизни многих людей, резко определяет границу [между свободой и требованиями безопасности]».207 Но, как всегда, естественному праву, существование которого никогда не доказывалось, во всех вариантах формулировок, которые пытались вывести его сторонники, не хватает универсальности, которой естественное право должно обладать. Барон, например, думал, что «человек более склонен к властолюбию, нежели к свободе», и он также писал, что «война представляется мне одним из явлений, в высшей степени благодетельно действующих на развитие человечества, и мне прискорбно, что она всё более и более отступает на задний план».208 Хомский, наблюдая за сражениями на полях Вьетнама и Восточного Тимора, не согласился бы с этим. Значит, естественное право и естественные права – это просто здравый смысл?

Если бы мы провели перекличку исторических анархистов, то многие поддержали бы идею естественных прав, но нашлись бы и те, кто её отвергает. Уильям Годвин, первый систематический философ анархизма, отверг её.209 Так же поступил и Макс Штирнер. Пьер-Жозеф Прудон, первый самозваный анархист, считал, что «закон природы, равно как и справедливость, есть равенство…»210 и, таким образом, по-видимому, принял эту идею, поскольку его философия основывалась на идее справедливости. Это не вопрос, который должен решаться подсчётом голосов. Безусловно, у анархистов ни один вопрос не должен решаться подсчётом голосов.

Моё мнение об этом: так называемые «разговоры о правах» для анархистов есть мракобесие. Это лишь окольный способ выражения предпочтений, которые можно было бы более честно и экономно выразить напрямую. Возможно, я принимаю желаемое за действительное, но я чувствую постепенно растущее неприятие идеологии естественных прав среди анархистов.211 Хорошим примером её эрозии является сам Хомский, цитируемый выше (173), заявивший, что [1] нам нужна концепция неизменной человеческой природы, чтобы [2] мы могли вывести из неё наши естественные права, чтобы [3] мы имели право выступать против незаконной власти. Почему бы не пропустить шаги [1] и [2] и, если на то пошло, [3], и просто не выступить против власти по всем веским причинам, которые есть у анархистов для противодействия ей?

Что такое «законная власть»? Нам не нужно ни перед кем оправдываться за то, что мы взяли свою жизнь в свои руки. Пусть власть оправдывает себя, если может, к нашему удовлетворению. Но она не может, будь она даже демократическая.212 Хватит молоть чепуху. Давайте развивать и координировать наши устремления и, насколько это в наших силах, действовать в соответствии с ними (анархисты называют это «прямым действием» и «взаимопомощью»). Как писала Эмма Гольдман по поводу безупречной «лжи морали»: «никакое другое суеверие не наносит такого ущерба развитию людей, не ослабляет и не парализует их умы и сердца, как суеверие морали».213 Когда профессор Макгилврей предположил, что для Хомского «существует хотя бы несколько вполне достоверных фактов о нашей нравственной природе», Хомский ответил: «Ну, если кто-то как минимум не согласен с этим, тогда по совести им [так!] следовало бы заткнуться и ничего не говорить».214 Таким образом, согласно «науке о языке», некоторые люди должны заткнуться, включая Макса Штирнера, Бенджамина Такера, Эмму Гольдман, Ренцо Новаторе и меня. Хомский выступает за свободу слова даже для ревизионистов Холокоста, но не для анархистов не того типа. Хомский – морализатор на уровне редактора газеты или баптистского священника.

Смысл всей этой болтовни о естественном праве и естественных правах состоит в том, чтобы вывести «должно» из «есть» – вывести естественные права (ценности) посредством естественного права (своего рода путаницы или смешения ценностей и фактов) из человеческой природы (якобы факт). Но Хомский выводит «есть» (человеческую природу) из «должного» (морали): «Основой каких угодно взглядов [я уже цитировал это] является определённая концепция человеческой природы, хотя придерживающийся этих взглядов человек может не сознавать или не суметь её выразить. По крайней мере, это утверждение верно относительно тех людей, которые считают себя носителями определённой морали, а не монстрами» (185 [курсив мой]).215 В конце концов, человеческая природа не универсальна. У вас её нет, если вы в неё не верите. Хомский вычеркнул неверящих в неё, «монстров», таких как Штирнер, Такер, Гольдман, Новаторе и я, из человеческого рода. Точно так же благочестивые люди вычёркивают из человеческого рода атеистов, таких как Хомский и я, хотя атеисты гораздо чаще христиан склонны действовать в соответствии с христианскими ценностями (и подчиняться закону). Хомский считается гением, а говорит настоящие глупости.