Монашки, видно, уже привыкли к его тону. Обе юны, миловидны; у одной лицо серьезное, с отпечатком грусти. Укрыв меня, они оглядели комнату.
– Это ж твоя келья была, Катя? – спросила та, что повеселее. Её взгляд остановился на стене, где висели мои белый башлык и шапка.
– У вас всё белое, а у наших казаков наоборот.
– Видно, они с вами в чернецов превратились.
– Горе с такими чернецами! Бывает, от поклонов лоб ноет.
– Каких поклонов?
– Ну, идешь по двору, а кто-нибудь из бродяг подмигнет смешно. Как тут не улыбнуться? А мать игуменья в окно увидит и всё, бей поклоны. На той неделе за Черноморца триста поклонов велела ударить, а чем я виновата? Он мне за воротник снегу насыпал, я ему и вернула.
– Не подобает инокине в снежки играть, – наставительно произнесла подруга.
– Умная какая! Это она тебя ни разу с твоим Павликом не заприметила.
Катя покраснела.
– Скажешь тоже… Мужчина подумает, взаправду.
Меня развеселили их свежие, полные жизни личики, так плохо сочетавшиеся с монашеским одеянием.
– Девчата, слушайте, а что за нужда вам была апостольники надевать? Уж лучше под старость, если охота в раю очутиться.
– Сироты мы. Нас пожилые сестры воспитали у себя в приюте. Пойдем, а то опять поклонов не оберемся.
Под двумя одеялами стало не на шутку жарко. Повернувшись на бок, смотрю через окно на двор, где люди из двух разных миров ходят каждый по своему делу. Там как раз бежала молодая черница с подойником в руках. Статный парень в униформе австрийской кавалерии и кепи сечевых стрельцов[67] метнул снежок ей вдогонку. Девушка, оглянувшись на окна, слепила такой же и швырнула им в обидчика. Не помогут поклоны…
Природа своего не уступит, и если княжну в юные годы пылкое чувство загнало в монастырь, то оно же, наверно, выгонит отсюда не одну её подопечную.
На второй день у меня беспрестанно гости. Навещают офицеры-лубенцы. Знакомлюсь с Черноморцем – такой красивый парень стоит трехсот поклонов. Окончил Полтавскую семинарию и пошел в казаки. После заходят двое в австрийских куртках, как выясняется – сечевые стрельцы Йосип Оробко и Микола Гуцуляк. Всех занимает фронт и партизанский рейд нашей армии.
Старушка Маланья трижды в сутки натирает меня и поит своим зельем. На четвертый день горячка прошла, и нога докучает меньше. Хочу проведать Абрека, но лекарка не позволяет – рано еще. Говорю Ивасю, который глаз не сводит с моего вооружения, чтобы привел его под окно. Жеребец, вычищенный и сытый, брыкается и таскает туда-сюда маленького казака.
Под вечер приходит Чорнота и садится у кровати – вижу, что в расстроенных чувствах.
– Эх, чертов сын, чертов сын… Чертова кукла! Разве не предупреждал я его? Бабник задрипанный!