Между тем в июле 1831 года округа новгородских военных поселений поднимаются по первому известию о начале мятежа и без колебаний, без размышлений присоединяются к восстанию. Накануне еще внешне совершенно спокойные воинские части, аккуратно выполнявшие работы, беспрекословные на учениях, внезапно и без всякого перехода сбрасывают ярмо палочной дисциплины и начинают кровавое восстание, очень напоминающее народную революцию.
Повторяем, что сама собой напрашивается мысль о существовании заговора. Не такого, конечно, как заговор декабристов, с верховными думами, конституционными проектами и стратегическими планами восстания. Но такого заговора, где единый в социальном смысле массив людей, связанный братскими чувствами и глубоко уже осознанной к этому времени общностью интересов, решается сообща бороться с угнетающим их режимом и потом ожидает только условного сигнала к началу возмущения.
Много спустя после описываемых происшествий, когда давно улеглась первоначальная тревога, граф Бенкендорф в своих записках подвел этим событиям весьма многозначительный итог:
«Обнаружившиеся на деле пагубные последствия существования военных поселений почти у ворот столицы и глубоко укоренившегося в поселениях неудовольствия к своему положению не могли не обратить на себя особенного внимания. Явилась необходимость изменить начала устройства поселений и уничтожить этот дух братства и совокупных интересов, который из двенадцати гренадерских полков составлял как бы отдельную и притом вооруженную общину, разъединенную и от армии и от народа»’.
Оказывалось, таким образом, что первоначальный расчет правительства, – а оно, как мы знаем, именно и хотело создать изолированную военную общину, – был ошибочен. Община и точно создалась, но она обратила свои штыки против правительства же, проявив поистине изумительный «дух братства и совокупность интересов».
Первым, уже 12 июля, восстал Киевский гренадерский полк, что было вполне естественно при его территориальной близости к Старой Руссе. Рота, которая первой узнала о начале возмущения, немедленно разослала людей в места расположения других рот, и весь округ охвачен был восстанием столь же быстро, как если бы ротные штабы связаны были между собой беспроволочным телеграфом. Начальник округа, майор Емельянов, скрылся, остальные офицеры либо последовали его благоразумному примеру, либо оказались захвачены мятежниками.
В тот же день, 12 июля, подполковник Посьет, начальник округа Вюртембергского полка, собрал у своего штаба поселян из ближайших деревень и попытался осторожно прощупать их намерения. Поселяне с готовностью заверили Посьета, что они не собираются входить из повиновения и даже не пустят к себе подстрекателей из других округов, ежели таковые явятся. Дальновидный подполковник совершенно успокоился и отложил всякие дальнейшие попечения. Но следом за тем в деревнях появились посланцы из Старой Руссы с известием о состоянии солдат рабочего батальона и с призывом быть готовыми к походу, идти на помощь батальону. И тотчас весь округ охватило заревом мятежа.
Тогда же мятеж проник в артиллерийские округа. Восставшие артиллеристы немедленно разослали своих людей в соседние округа. Старшина Прохоров прибыл в округ 3-го карабинерного полка и, сняв людей с покосов, призвал их к возмущению. Несколько поселян и рядовых отправились в округ 4-го карабинерного полка, где, разъезжая по деревням, разносили весть о начале восстания.
Таким образом, в ближайшие три дня после начала восстания в Старой Руссе, 12–14 июля, мятеж охватил все восемь округов Старорусского удела. Следом за тем кровавая волна мятежа перекатилась в Новгородский уезд, где в ближайшие же дни поднялись все округа, исключая одного Медведского, где был расположен 1-й карабинерный полк. Начальник этого округа полковник Тризна, кажется, один из всех офицеров не потерял голову в этих смутных обстоятельствах. Узнав о восстании в соседних округах, он отправил батальоны за 30 верст от Медведя, в глухую и болотистую местность на покос, под тем предлогом, что якобы из Украины идет на усмирение поляков кавалерия, для которой необходимо заготовить сено. Не получая известий о начале восстания, карабинеры так и прокосили спокойно сено, покуда их товарищи держали знамя мятежа.
А император Николай, отлично знавший о хитрости полковника Тризны, шумно и демонстративно восторгался верностью 1-го карабинерного полка и засыпал удачно одураченных поселян знаками своего монаршего благоволения.
Генерал Эйлер, начальник всех резервных батальонов поселенных войск, послал в Старую Руссу генерала Леонтьева с четырьмя батальонами гренадеров. Сам он, с карабинерными батальонами, приведенными из лагеря в Княжьем Дворе, расположился, не доходя двух верст; последние с самого начала восстания проявляли склонность примкнуть к мятежникам.
Только уже задним числом петербургская власть поняла поистине безвыходное положение, в котором оказались Эйлер и Леонтьев. Иные «умные» головы, даже из очевидцев, из офицеров поселенных войск, так и умудрились ничего не понять и еще через много лет в своих воспоминаниях упрекали «несчастных» генералов в нерешительности и оплошности. Но Бенкендорф, например, понял и вспоминал: «Генералы собрали батальоны, но не отважились идти на бунтовщиков из опасения, что приказания их останутся неисполненными».
А император Николай в очередном послании к графу Толстому с тревогой сообщал: «Резервные батальоны Киевский и гр. Аракчеева решительно вышли из повиновения, прочие 2-й дивизии мало надежны, также и артиллерия гренадер. Те же две роты, кои остались в своем округе, действуют заодно с бунтовщиками, перебив офицеров».
Итак, генерал Эйлер бездействовал в Дубовицах, а генерал Леонтьев топтался в Старой Руссе, расположив свои батальоны бивуаками на улицах города. Вследствие этого мятежники имели постоянную возможность общаться с караулившими их солдатами и очень скоро склонили их на свою сторону. После кратковременного наружного успокоения бунт вспыхнул с удвоенной силой. Батальон Мекленбургского полка, стоявший на площади, примкнул к мятежникам. Сам генерал Леонтьев, находившийся при батальоне, был убит, а офицеры арестованы. То же самое повторилось и в остальных батальонах.
Узнав об этом, Эйлер тем более не решился идти на город. Он отправил в лагерь приказание батальонам Аракчеевского и принца Прусского полков форсированным маршем идти к нему на помощь. Однако Эйлер уже потерял веру в возможность удержать в повиновении и эти батальоны и доносил в Петербург, что не надеется подавить мятеж вооруженной силой.
Что же делали в это время мятежники? Они убивали особо ненавистных начальников, помещиков, врачей. Иных арестовывали и после истязаний, точно копировавших те истязания, которым недавно подвергались ими, отправляли в Старую Руссу, где, по их словам, предстоял суд над офицерами. Они отстреливались от правительственных войск. В некоторых округах воевавшие создавали временные управления и т. д. Но всего этого было, конечно, мало. Поднять восстание оказывалось несравненно легче, нежели потом продолжать начатое. Энтузиазм, горячий подъем, пережитый поселянами в первые дни возмущения, искал какого-то конкретного приложения, искал какой-то определенной цели. А ее-то и не было.
Безначалие, отсутствие какого-либо общего руководства над разрозненными силами мятежников, отсутствие сколько-нибудь отчетливого представления о том, к чему может и должно привести восстание, – вот что, по существу, решило его судьбу. Ну, поднялись, вооружились, расправились с начальством и дворянами, олицетворявшими ненавистный режим. А что дальше? Дальше был провал, из которого веяло на мятежников холодом дезорганизации, усталости и развала.
Конечно, смешно было бы обвинять в этом новгородских бунтовщиков. Пугачевщины случаются не всякий раз. И потом ведь еще и в наше время даже пролетариат, вне зависимости от степени развития его классового самосознания, требует руководства, чтобы оказаться способным произвести социальную революцию.
Поселяне же чувствовали себя брошенными. Восстание выдыхалось из-за отсутствия руководства. Мощное и страшное вначале, оно растекалось мелкими ручьями по периферии, постепенно обмелевая в центре. Когда посланец императора Николая, неудачный усмиритель 14 декабря, генерал-адъютант граф Орлов, наделенный чрезвычайными полномочиями, прибыл в округа военных поселений, мятеж заметно шел на убыль, чем задача его значительно облегчалась. Хитрыми уловками, на манер фортеля полковника Тризны, всевозможным увещеваниями и обещаниями Орлову удалось вывести часть войск и несколько успокоить остальные.
Орлов нисколько не обманывал себя насчет того что успокоение это призрачное, при малейшем толчке могущее прорваться новым взрывом. Поэтому он вначале всего избегал этих толчков, настолько, что когда, например, офицерские вдовы обратились к нему за разрешением перенести тела «убиенных» на кладбище, Орлов отклонил эту просьбу, так как исполнение ее могло быть истолковано поселянами как демонстрация.