Военные поселения, оставившие столь зловещую память в истории, созданы были по собственной инициативе императора Александра I в 1816 году. План вкратце сводился к заселению отдельных областей империи регулярными войсками, оставляя живущих там крестьян тоже на положении военных поселян, с тем, чтобы те и другие совмещали в себе солдат и землепашцев.
«Читая проект образования военного поселения, я не мог без слез следовать за движением души сего великого образователя-царя, – распинался генерал Маевский, начальник Старорусского поселения. – Все, что дышит устройством и счастием народа, – это говорилось мужественным сердцем его. Возвышенный язык вместе со счастливым изобретением и желанием врезывались душу мою и ослепляли меня блаженством золотого века. Я после только узнал, что тиран-исполнитель далек от бога-царя, определяющего счастие людей».
«Тиран-исполнитель» – это, конечно, военный министр граф Аракчеев, которому Александр I вверил организацию военных поселений и потом начальствование над ними. Таким образом, создавалась чрезвычайно народная легенда о царе-благодетеле и жестокосердном слуге, извратившем царскую волю.
Действительность рисуется несравненно более прозаичною. Империалистической России необходимо было держать под ружьем огромную армию, чтобы поддерживать свое главенствующее положение в Западной Европе. Армия требовала больших затрат, а государственный бюджет и без того сильно хромал. Необходимо было изыскивать пути к сокращению военных расходов. Необходимо было, наряду с этим, обеспечить какой-то новой твердой опорой самодержавный строй, который вследствие социальных и политических сдвигов последних лет оказывался всем в тягость и чувствовал себя крайне одиноко и неуверенно.
Удовлетворению этих насущных для правительства требований и должны были служить военные поселения. Они сулили правительству образование со временем огромной армии, обслуживавшийся продуктами собственного труда, что должно было разгрузить государственный бюджет76. Армия эта, изолированная и воспитанная в традициях слепого повиновения, обещала в будущем стать новой опричниной, железным кулаком, способным защитить самодержавие. Итак, опыт создания военных поселений продиктован был не мягкосердечием императора Александра, «благословенного», как раструбили верноподданные бытописатели, и не безумным капризом жестокосердного временщика, как склонны были толковать либеральные историки. Создание военных поселений диктовалось социальными противоречиями, представляя собой судорожную попытку самодержавия выбраться из безвыходного тупика.
Поистине кошмарные условия быта военных поселян неоднократно описывались в литературе. Стесненные строжайшей регламентацией, предусматривавшей буквально каждый шаг, вплоть до женитьбы или рождения ребенка, поселенные крестьяне и солдаты равно изнемогали под бременем непосильных работ и требований.
Неся весь тяжелый крестьянский труд, усугублявшийся всевозможными строительными работами, дорожными повинностями и пр., поселяне вместе с тем должны были приобретать «твердое знание всего касающегося до военной экзерциции». Иными словами, в военных поселениях процветала та же сумасшедшая парадомания, те же шпицрутены и мордобой за малейшее нарушение мертвящей дисциплины, словом, решительно все то, что солдатскую службу обращало в бессрочную каторгу и почему многие солдаты сознательно шли на преступление, чтобы казарму сменить на острог.
Начальствующий состав поселенных войск соответствовал всему вышесказанному, представляя собой картину полного морального разложения. Сколько-нибудь честные и порядочные офицеры всячески увольнялись от назначения их в округа военных поселений. Будущий декабрист, прапорщик Лихарев, со школьной скамьи угодив в военные поселения, с ужасом писал, что увидел себя окруженным «отбросами человечества».
Первые военные поселения устроены были в Новгородской губернии и на Украине. Будущие военные селяне сдались не сразу. Крестьяне нисколько не обманывались трескучей шумихой фраз и, угадывая за ней ожидавшую их действительность, всеми силами противились осуществлению «благодетельного» замысла императора Александра.
В Холынской и Высоцкой волостях Новгородской губернии введение поселений вызвало открытое возмущение крестьян и целый ряд крестьянских депутатов к царю и членам «августейшей фамилии»77. Как видим, крестьяне тогда еще склонны были смотреть на дело так же, как и восторженный генерал Маевский и ему подобные, веря в благие намерения царя и все свои надежды на Аракчеева. Восстание было подавлено с помощью артиллерии и кавалерии, а депутации упрятали. Впрочем, это только сейчас, на бумаге, звучит так просто, ибо в нескольких строках трудно обрисовать спорное сопротивление новгородских поселян, окончательно сломленное только в 1818 г., т. е. почти через два года.
На Украине конфликт между «благодетелями» и «благодетельствуемыми» принял еще более острые формы. Шаткие станицы поднимались одна за другой при известии об обращении их в военные поселения в 1817 г. Казаки отказывались присягать и оказывали открытое противление правительственным войскам. На усмирение их со всех сторон стянуты были верные полки. Казаков гнали к присяге кавалерийскими шашками и заряженными пушками. Зажатое в железных тисках правительственных войск, восстание было раздавлено. Но летом следующего, 1818 г. оно вновь вспыхнуло, снова потребовав вмешательства военной силы.
Все это было только еще прологом к назревавшему кризису, который разрешился летом 1819 г. так называемым Чугуевским бунтом, в самом центре слободско-украинских поселений.
Инспираторами возмущения явились богатые хуторяне, которых введение военных поселений задевало особенно больно, лишая их всякой хозяйственной самостоятельности. Но они только уронили искру мятежа, которая была уже зажжена беднейшей частью казачества.
Восстание, вспыхнувшее в Чугуевском уланском полку, сразу же перекинулось по соседству, в округ Таганрогского уланского полка, охватив не только казаков и поселенцев, но – что было особенно страшно – и поселенных улан. Бунтовщики твердо держались решения во что бы то ни стало уничтожить военные поселения.
Наиболее радикальным для сего средством считали убийство Аракчеева, который сам прибыл к месту действий и буквально утопил Чугуев в крови.
А правительство еще играло с бунтовщиками в милосердие, ибо недипломатичным казалось жестоко карать людей за одно только непонимание благих намерений самодержавной власти. Но пришла пора выпустить когти, и десятки мятежников прошли по «зеленой улице», сквозь тысячу человек по двенадцать раз. Двенадцать тысяч шпицрутенов – это был утонченнейший вид смертной казни. Свыше половины истязуемых умерло под палками.
Впрочем, не одни только шпицрутены сеяли смерть в военных поселениях. Отчеты 1820-х годов, несмотря на всевозможные затушевывания, с непреложностью свидетельствовали о том, что смертность в округах военных поселений значительно превышала рождаемость, почему не было надежды на пополнение поселенных полков изнутри. «При десятой доле умирающих между работавшими батальонами смертность не считалась большою, – вспоминал полковник Панаев. – Когда умирала восьмая доля, тогда только производились следствия».
«Запасные магазины, заемные и вспомогательные капиталы и тому подобные учреждения прекрасны, – замечал вполне благонамеренный современник Н. В. Путята. – Но желательно бы знать, какое действие они имеют на развитие промышленности и благосостояние поселян? Не было ли все это наружною выставкой, подобно щеголеватым зданиям поселений, в которых жильцы не знали, где приютиться, из опасения испортить казенную мебель и утварь и подвергнуться за это строгому наказанию, или вроде тех сытых обедов с жареным поросенком, которые потихоньку переносились из избы в избу в дни посещения поселян знатными особами. Все красивые постройки, регулирования, дороги, шоссе, все обзаведение и устройство поселенных местностей стоили огромных сумм и производились в ущерб государственной казне и прочим жителям России. На все усиленные и часто несвоевременные работы употреблялись тысячи людей, смертность между коими, по официальным сведениям, иногда до ходила до десятой части всего их числа…»
Если, таким образом, военные поселяне оказывались в положении, разительно напоминавшем положение негров на рабовладельческих плантациях где-нибудь в низовьях Миссисипи, то, с другой стороны, и государственный бюджет тоже не выигрывал от этой новой системы. Правда, Аракчееву удалось скопить запасной капитал до 50 млн рублей, но цифра эта была обманчивая, дутая. Ибо при этом не учитывались колоссальные расходы, понесенные казной по самому устройству поселений, в первые же годы их существования поглотившие до 100 млн рублей.
Цифры государственных расходов значительно еще округлялись чудовищным воровством, царившим в округах военных поселений, а также и тем, что поселенцы освобождены были от всех податей. И еще последнее обстоятельство, уподоблявшееся похоронному звону по несбывшимся хозяйственным иллюзиям правительства, заключалось в том, что продукты, производившие в военных поселениях, оказывались совершенно недостаточными для поселян, и значительное число их получало содержание от казны. Это последнее происходило в значительной мере от дурного, безобразного хозяйничания, в котором, как и во всем строе военных поселений, основной упор делался на внешность, на вывеску. Достаточно послушать, что говорит тот же восторженный генерал Маевский, приехавший к месту службы с сердцем, исполненным благоговения перед правительством за его мудрые и благие начинания «Представьте, что корова содержится, как ружье, а корм в поле получается за 12 верст; что капитальные леса сожжены, а на строение покупаются новые из Порхова, с тягостнейшей доставкой, что для сохранения одного деревца употреблена сажень дров для обставки его клеткой, – и тогда получите вы понятие о государственной экономии. Но при этом не забудьте, что поселянин имеет землю только по названию, а общий его образ жизни – ученье и ружье; что он, жена и дети, с грудного ребенка, получают провиант, и что все это стоит миллион казне. При том, от худого расчета или от того, что корова в два оборота делает в день по 48 верст до пастбища, – всякий год падало до 2 тыс. коров в полку, чем лишали себя позема и хлебородия, а казна всякий год покупала новых коров».