— Казна обещала помочь со съестным, а весной зерном для посева. — Староста переводил разговор на общинные нужды. — Скот обещали.

— Будет, все будет. — Егор Кузьмич, удовлетворив любопытство, сворачивал беседу. — Смотри, вот удостоверение о допуске к водворению на этом месте. Будет ли землемер — не знаю. Участки отмеряйте себе пока сами. Вам по шесть десятков десятин на душу положено. Все что по эту сторону реки — ваше. Корчуйте. Паспорта у вас есть. Все. Да, которые прибившиеся — хуторами на выселки разбросаешь. Ожидай скоро ссыльных.

Егор Кузьмич заторопился. Пора было поворачивать назад. Почти пятьсот верст дороги, а затем год безделья и ежевечерней ностальгии. Нет, не радушный прием ожидал его в пустующей до времени съемной квартире, где сейчас обитала только экономка, заменившая в одном лице всех близких. Скорее на его голову посыплются жалобы о накопленных за время его отсутствия долгах. Хорошо хоть она ждала его, в отличие от половых, которые терпеть не могут господ, скупящихся на чаевые. Да ведь не угощать же эдаких мерзавцев, находясь в скверном настроении. Стоит сесть за стол в губернской ресторации, как накатывает тоска по профуканной жизни. «Ах, какие ростбифы, ветчины, колбасы, и паштеты он едал, пока завистники не оговорили его перед начальством и вынудили оставить место. Хоть и приходилось вертеться, да был почет. Теперь же невелик труд: встретить партию, сопроводить до выделенного места, затем закрыть глаза на то куда делась положенная ссуда. Вот тебе и пропитание на малое время. Так даже и заскучаешь. Обоз как назло задержится. Тоска смертная. Ну сам виноват. Нечего было выпивать с подхалимами и откровенничать. Ладно, еще пересекутся пути дорожки». Навязчивые мысли катаются в голове Егора Кузьмича, пока он дожидается препорученной его заботам очередной партии казённых переселенцев.

За высоким всхолмьем начиналась поросшая островками деревьев низина. Едва заметная дорога на ней выделялась черной петляющей по высоткам змеей то удаляющейся, то приближающейся к обмелевшей реке. Вешняя вода спала, открыв просторные заливные луга, каменистые завалы, песчаные отмели и небольшие островки.

Дележка затянулась. Примкнувшие к обозу переселенцы мечтали получить свою землицу. Было и метание шапок на земь, шум и крики. Никто не хотел брать очевидные неудобья. Несколько из таких с мерзкой ухмылкой Аким предложил Хотею на выбор. Каково же было удивление спорщиков, когда мужик сразу согласился и тут-же откланялся.

Имел Хотей собственный замысел, раскрывать который никому постороннему не собирался. Оставшись вдали от старых друзей, он не спешил заводить новых. Высоко поднявшись в родном городке, он безуспешно пытался преодолеть преграды, воздвигнутые между различными сословиями, живущими каждая в своем мире. Пусть это не удалось до сих пор, но он не оставлял надежды. По крайней мере, первые шаги были уже сделаны. Сыновья — грамотны. Внук в уездное училище несколько лет отходил.

«Хорошее место», — решила жена Хотея Паня — баба с круглым лицом и добрыми серыми глазами. На взгорок никто незамеченным не подойдет. Одна крутая дорожка. Можно осмотреться. Их переселение было еще не закончено. Надо все время быть настороже и предугадывать сотни мелочей, на которые не обращают внимания остальные члены семьи. Погруженные в свои грандиозные замыслы мужики уже усвоили, что на ее хрупкие плечи можно спокойно опереться и быть спокойными за свой тыл. Ах как не вовремя лихоманка забрала невестку. Ничего недолго осталось потерпеть.

Внуки гомонящей птицей закликали над биваком. Сыновья, за полчаса сложившие курень, стояли подбоченясь как подобает молодцам и молча осматривались кругом.

Лес полон буреломов. Крутолобая скала обрывом нависала над сейчас вялой стремниной. Бурлящий ворчливый ручей перекрученных водных струй с уступа обрушивался вниз, и влившись в небольшое озерцо превращался в неширокую спокойную струю, впадавшую в русло реки. На другом берегу пробившего изрядный овраг притока стояла вековая тайга, вплотную подошедшая к берегу.

— Ну что? Дом будем ставить? — Спросил Антон- старший сына Хотея, сам размышляя о том, как в таком случае жить вдали от привычного города.

— Погоди. Не суетись. Надо на другой берег речки сходить. Места поразведать. Нам может это сейчас важнее всего. — Хотей весело взглянул в глаза Антона. У нас товар. Первым делом надо его обустроить. Вокруг варнаков полно. Пока люди не вросли в землю легче всего пошалить. Поспешать надо. Себе потом сарай поставим или времянку сварганим.

— Батюшка, а можно я слазаю. — Сенька, вороватый бесенок лет тринадцати со сверкающими глазами вечно вылезавший вперед хотел и тут всех обскакать.

— Погодь, сейчас дед решит, кто полезет. — Антон уже всматривался в соседний берег, прикидывая, как ловчее туда будет перебраться.

— Ладно. — Хотей вздохнул. — Одни мы тут. Надеяться не на кого, зато и мешать пока никто не будет. Мужики вон угодья делят. Сейчас, среди обустройства, нам самое время осмотреться да местечко неприметное подыскивать.

— Может на том берегу среди сплошной тайги поспокойнее схрону будет. — Баба Паня, не стесняясь, встряла в мужской разговор. Она, как и вся семья была посвящена в тайну мешков с солью. — С одной стороны, река, с другой овраг, а с третьей завалы сделаем. Ни одна тварь незамеченной не подберется. Сейчас надо беспокоится береженого бог бережет.

— Добро. Только подумать не мешает, осмотреться. — Хотей обернулся к старшему сыну. — Антон, надо пока на этом берегу времянку ставить. Понятно? Ежели не будем ничего строить — подозрительно покажется. Только хорошо бы потом сразу за баньку взяться. Запаршивели в дороге. Не в моготу. Раньше чуть не через день мылись. Надо бы всем остричься, да белье прокипятить.

— Все ты верно говоришь. — Хотей почесал бороду.

— Батюшка. — Надька, едва заневестившаяся девица как всегда влезла в разговор, и отмахиваясь от пытавшегося ее остановить Сеньку не к месту вякнула. — Видели, как глазки у Кузьмича забегали, когда о деньгах, что нам смотритель должен подвезти говорил? Он еще с этим страшным казачиной нехорошо так переглянулся, с ухмылочкой. Как бы ненужные мысли у них не загуляли. Некогда разговоры разговаривать.

— Ах ты мое солнышко ненаглядное. — Антон нежно погладил дочку по голове. — Глазастая ты моя. — Не волнуйся. Они все свое уже забрали.

Надя вообще вела себя очень независимо — долговязая, голенастая четырнадцатилетняя непоседа сильно одичала в дороге и приобрела смелость амазонки. Раньше это была скромная девочка с прелестной улыбкой, с ладными губками и зубками, тоненькая и стройная с наивным выражением лица. Теперь она вытянулась, похудела, но главное, чуть изменилось выражение глаз. Они стали колючими и очень недоверчивыми.