Пока тащились сквозь сумрак вековых лесов, казалось, что мир сжался до узкой просеки прорубленной могучим великаном через непролазные дебри. Сквозь плотный строй стоящих по обочинам деревьев, едва можно разобрать, что творится вокруг. В отдалении, едва за первым рядом стволов уже трудно разобрать очертания. Все становится зыбким и мерцающим, сливаясь в неприятную для глаз пестроту тени и света. То внезапно встанет силуэт похожий на дикого зверя, смотришь, а он уж растаял, сменившись поваленным на бок старым пнем. Куст у обочины вдруг обернется одиноким чудищем и протянет тощие ветви, будто руки просящие подаяния. Такие-то вот фигуры и мерещатся за деревьями — внушают страх и подозрения. Невольно на растревоженный ум приходят рассказы о лихих варнаках, промышляющих в этих лесах и поджидающих неосторожных путников.

Повозка только вынырнула из обступивших тракт зарослей и выкатилась на широкую луговину. Мгла осталась позади. До самой теснины, где слышался плотный бас недовольной реки, встретившей на своем пути теснину, все было видно. Русло притока, на высоком берегу которого и должна была встать казённая деревенька, недалеко от места впадения сузилось. С ее берега открывался вид на отличные заливные луга. Подозрительные наваждения, пугавшие своим видом утомленных путников, остались позади. Воздух сделался свеж и прозрачен. Шелковая трава глядела призывно и ласково, словно манила лечь, раскинуть руки и смотреть в необъятную глубину таинственного неба, на котором нет ни облачка.

Хотей соскочил с телеги и с торжеством завалился на сочную густую траву.

— Дед, ну ка вставай, — Хотей аж поморщился, услышав недовольный голос жены — изгваздаешься. Кто стирать будет?

— Дневка, — уставший от твердого сиденья казённого экипажа, Егор Кузьмич, выбрался на землю и негромко сказал молодому вознице. — Дорога теперь вдоль реки пойдет, пока в болото не упрется. Тупик. Почитай добрались.

Объемная фигура чиновника, казалось, не вполне соответствовала должности караван-баши. Его обрюзгшее лицо с набрякшими мешками под глазами никак не вязалось с должностью ответственного за партию переселенцев. Вообще, он представлял собой эдакого помятого жизнью Бахуса, заброшенного судьбой на несвойственную почву. Тяжела ты чиновная доля. Ну проворовался чуток. В смысле не поделился с начальством и вот уже ссылка. Главною побудительною причиною, заставившей занять нынешнюю должность, стала возможность чуть подправить свое весьма пошатнувшееся финансовое положение. Прозябать на копеечном жаловании жуть как не хотелось. Продав все, пойдя на подношения, унизительные просьбы на коленях, удалось прибиться к департаменту, занимающемуся расселением новопоселенцев и получить средства для организации нескольких казённых поселков.

Что сказал бы отец Егора Кузьмича, служивший управителем на заводе и прославившийся особой жестокостью относительно рабочих и бывший сущим ангелом посредь домашних? Наверняка бы посетовал на отсутствие всякой осторожности вызванной чрезмерной любовью к возлияниям. Ведь упреждал же он его, что те, кто пробивает дорогу собственным лбом, не преминут, при случае втершись в доверие, взять грех на душу и измыслить донос.

Тяжко вздохнув, Егор Кузьмич принялся отправлять должность. К расположившемуся за походным столиком Егору Кузьмичу казаки подвели не молодого, но еще очень крепкого мужика, который держался весьма независимо. Руки его не болтались и не теребили в волнении загодя снятую шапку, как делал бы почти всякий крепостной из казённого завода. Шагал он сильным пружинистым шагом человека, несомненно, уверенного в собственной силе. Одет был неброско, впрочем, весьма опрятно. Аким выглядел лет на пятьдесят, хотя был на десять лет старше. Жизненные перипетии убили в нем даже намек на жизнерадостность. Был он поджар, даже сух. Что гляделось в нем необычно, так это здоровый цвет лица, а это вовсе редкость для крестьян его возраста. Партионный староста вытянулся во фрунт и внимательно посмотрел на вызвавшего его чиновника.

— Ты, значит, «обчество» представлять будешь? — Брезгливое выражение будто само собой заполнило лицо Егора Кузьмича.

— Так точно. — Лет пять как отгулявший бессрочный отпуск, бывший бригадир-фурьер, получивший унтер-офицерское звание за особые воинские заслуги Аким не робел перед партикулярными крысами.

— Грамотный? — Егор Кузьмич не сомневался в положительном ответе, но явная бойкость мужика вынудила задать вроде бессмысленный вопрос и потянуть время, всматриваясь в лицо старосты с которым ему, по правде говоря, следовало давно познакомиться.

— Разумею немного. — Бывший кантонист не выпячивал свои умения.

— Хорошо. Смотри, вояка, — Егор Кузьмич слегка смешался. — Ставишь здесь избы как положено. Бок о бок, да в линию. Все как в воинских поселениях сделаешь. По заветам графа Аракчеева. Улицу чтоб прямо по ниточке… Остальное по-своему разуменью…

— Аким послушно кивал, выражая всем видом внимание.

— Потом, Егор Кузьмич, не имея представления, какое назвать время, загадочно повертел в воздухе рукой, подъедет смотритель. С ним еще раз все обговорите. Он ссуду для вас привезет или скажет, когда можно будет ее получить. Припасы сами сделаете или на ярмарке купите. — Глаза чиновника все никак не могли остановиться. Ему совсем не доставляло удовольствия рассуждать о ссуде, которую мужики не дождутся. — Что у тебя за партия непутевая. У других я смотрю все как у людей, а твои? Тащите в возах какое-то старье и что это за цыганский возок? — Вдруг закончил он вопросом.

— Это вольнопоселенцы, что к казенному обозу приписаны. Тянут кто во что горазд, а мешки с солью- это Хотея. Накупил и прет. Так и тянет второй год.

— Дурак! Соль то ему зачем? Подакцизный товар. — Егор Кузьмич удивился.

— Не портится, говорит. — Аким не удивлялся такому выбору своего подопечного. — Выправил все бумаги у солевого пристава, так, что комар носу не подточит. В управе все заверил. Теперь даже торговать может. По дороге уж воз распродал. Берет правда очень дорого. Никак скидку давать не хочет. Народу деваться некуда. Берут хорошо, хоть за эту цену есть. Жмется, говорит, на месте дороже продавать будет. Уж я его вразумлял. Говорю нужно ли будет кому по его ценам? Сомневаюсь. В Сибири своей соли навалом.

— Лучше бы посевное зерно привез. Здесь недалеко свой солеваренный завод стоит. Надо было все в дороге по хорошей цене продать. И вправду убогий — Чужой просчет привел чиновника в благостное настроение. -

— Бог ему судия. Себе оставит-соль завсегда сгодится. Здесь по всякому куда как дороже станет. Мы уж справились. — В голосе Акима слышалась изрядная доля ехидства. — Только придется ему и с обчеством поделиться. Тут так.