«Ага». Голос Пени выдавал неловкость. И стыд за эту неловкость.

«Пенечка, что-то много ты в последнее время вставляешь». Я не мог въехать, то ли он его подъебывает просто чтоб подъебать, то ли это у них такой ритуал. Короче, кроме вопроса: «а какая тут связь со мной?», у меня в голове вертелось еще много чего. Барон взял один из аккуратно разложенных на столе глянцевых журналов. «С Алексой вопрос закрыт?», спросил он, листая блестящие страницы, заполненные разноцветными сплетнями про суперзвездную жизнь. Что касается Барона, то он никого из знаменитостей близко к своим делам не подпускал, так ему было легче с ними общаться. Знаменитостям нет места в серьезных делах серьезных людей. Вопрос Барона был достаточно серьезным, чтобы Пеня почувствовал себя очень, очень незавидно. «Он обещал разобраться до завтра», было очевидно, что он прилагает страшное усилие, чтобы не заикаться, глядя на того, кто ему только что реально вставил. «Видишь, Пенечка, может Алекса ебется и меньше, чем ты, но зато он наебал тебя». Растерявшийся Пеня переминался с ноги на ногу. «Не волнуйся, Барон, я его обработал по всем правилам», осклабился он, чтобы выглядеть более убедительным. «На этот раз не кинет».

«Я бы сказал, что это он тебя обработал», загадочный оскал выглядел убедительнее самоуверенной ухмылки Пени. Похоже, я присутствовал при солнечном затмении. Пеню опустили, и все жопы мира не могли его спасти. Мог только хозяин. «Ну, ладно, посмотрим. Подожди до завтра», милосердие звенело металлом. Барон продолжал листать роскошно раскрашенные страницы, вдыхая их запах, этот запах был долговечнее взятой в переплет славы, которая изображалась на жирной толстой мелованной бумаге. Дойдя до последней страницы, он аккуратно отложил журнал на стол, к остальным.

«Тебе нужно читать эти журналы», показал он на свою коллекцию. «В них очень хорошо написано, что есть два вида успешных людей: те, кто прокручивает деньги, и те, кто прокручивает людей». Бритая голова покаянно закивала, следя за тем, чтобы не сделать ошибку и не тявкнуть себе в оправдание какое-нибудь извинение.

И тут Барон решил, что пора меня заметить.

«А что случилось с твоим братом, почему он покончил с собой?», спросил он без тени удивления.

«Так получилось», проговорил я тихо.

«Как получилось, так и случилось», он смотрел на меня так, как будто я был птичьим пометом на ветровом стекле его автомобиля. «Значит, ты хотел со мной говорить», ухмылка исчезла с его лица. Теперь передо мной сидел человек без лица. Это не было похоже на трюк. Это было похоже на поведение человека, который использует свое сердце так, чтобы не позволить сердцу использовать себя.

«Я нуждаюсь в твоей услуге», с трудом выдавил я из себя.

«А кто не нуждается», он театрально развел руками, обнимая весь мир, который можно было себе представить.

«Это большая услуга». Глаза мне застилал туман.

«Любая услуга Барона — большая», вздохнул он, прижимая к своей груди весь тот мир, который обнял.

«Разумеется, именно поэтому я и пришел к тебе», сказал я, испытывая какое-то незнакомое чувство, которое большинство людей описало бы как уважение. А, собственно, почему бы и нет? Всякий, кто дошел до того, чтобы попасть сюда, должен был оставить свою гордость на пороге офиса.

«Я пока не знаю, зачем ты пришел ко мне», он пригладил свой острый подбородок, давая мне понять, что моя нерешительность его утомила. На мгновение мне показалось, что сейчас он опять возьмется за гламурный журнал. Полистав его, он может углубиться в чтение, а это будет длиться и длиться, вероятно, до тех пор, пока я не пойму, что на самом деле разговор давно закончен.

«Мы можем поговорить с глазу на глаз?». Я решил отбросить осторожность.

«А кто ты такой, чтобы я говорил с тобой с глазу на глаз?». На такой вопрос ответить было нечего. Пеня дышал мне в затылок. Мое время истекало. «Речь идет о моей матери», меня неожиданно охватила паника, но мне это было уже безразлично.

«Что, и она тоже хочет работать на Барона?». Он разыграл недоумение.

«Нет. Она хочет покончить с собой. Уже пыталась. Она чувствует себя виноватой, ну и все такое, в общем, дерьмо». Я шел ко дну.

«И? Какое отношение к этому дерьму имею я?». Он сделал такой жест, словно отгоняет от себя вонь.

«Барон, моя мать погибнет, если ее кто-нибудь не убедит, что ее сын вовсе не поднимал на себя руку. Нужно, чтобы полиция сообщила, что речь идет об убийстве, а не о самоубийстве». Пока я говорил это, мне казалось, что я жую собственные зубы. Я готов был сжевать что угодно, чтобы потом было чем блевать. «Я не знаком в этом городе ни с кем, кроме тебя, кто смог бы такое провернуть». Я чувствовал, что у меня подрагивает голос.