А Вика, кажется, тоже подверженная сквознякам, чихнула еще раз и еще, и Серега поспешил закрыть балкон. Потом принялся доставать из серванта платформочки Застолья, то и дело поглядывая на остров-пляж. Там, на маленьком участке суши Шуба что-то объяснял укутавшейся в плед девушке, Сереге же не терпелось задать ожившей Вике несколько важных вопросов.
Но, по всей видимости, Шуба читал его мысли и за время, пока скульптор в должном порядке устанавливал Застолье на своем рабочем столе, он расспросил Вику и… все важные вопросы остались без ответа. О чем и написал в тетрадке:
«Вика не узнает ни меня, ни тебя. Про ограбление или не знает, или не помнит. И про себя ничего не помнит. Она словно заново родилась. Хотя все понимает и говорит грамотно. Может, обманывает? Просит одежду, еды и воды. Я хочу пива!»
— Может, свести ее с Зюзей? — спросил Серега у своей копии. — Нос к носу?
Писать в ответ Шуба ничего не стал, просто утвердительно кивнул.
Чтобы островитяне самостоятельно перешли на материк, Серега вплотную придвинул остров к футбольному газону. Вика очень обрадовалась зеленой травке. Всем пришедшим поглазеть на нее вблизи живчикам, она приветливо улыбалась. Точно так же улыбнулась она и Пану Зюзе, он же, посмотрев на Вику, никак не отреагировал — слишком сильно был назюзюканый.
Прибежавшим собакам Вика тоже обрадовалась, с удовольствием погладила и таксу, и дворняжку, но увидев Федору и Рыжую, нахмурилась — не по душе ей пришлись кошки. Говорила Вика пока только с Шубой, который не выпускал ее руки из своей. Шуба провел девушку на кухню и усадил рядом с собой за стол, на который Зинаида тут же выставила нехитрую снедь. Учить Вику, как есть и пить, не понадобилось.
Что ж, пускай только в Застолье, в маленькой пластилиновой копии, но кореяночка все-таки ожила, отчего у Сереги заметно полегчало на сердце. Можно было и стопочку усугубить по такому случаю. А потом вплотную взяться за «охотничью» композицию. Но прежде все-таки надо было решить вопрос с расселением живчиков. Скульптор заикнулся, было, об этом Никодиму, но оказалось, что все уже обдумано и придумано.
На время, пока для новичков не будет сделана собственная жилплощадь, Тамара должна будет переселиться к Федоту, а в ее комнату поместятся собутыльники Фуфел и Пан Зюзя — поближе к кухне. К самому Никодиму перейдет жить Ниночка, ее комната — во временном распоряжении Шубы и Вики, если, конечно, они не против поселиться вдвоем. Уж кто-кто, а Шуба такому раскладу был только рад, кореяночка тоже не возражала. Как всегда квартирный вопрос в Застолье уладился просто и быстро.
Последний гриб — красавец-мухомор Серега слепил, когда у него начали слипаться глаза. Живчики, кстати, тоже почти все разбрелись по комнатам, в основном по парам, и собирались вскоре предаться сну — кто раньше, кто позже. Только Фуфел с Паном Зюзей пока оставались за кухонным столом — не все выпили, да бывший солдат Степан, не расставаясь с пивной бутылкой, слонялся от фруктового сада до скотного двора и обратно. Федот разделил койку с Тамарой, Никодим — с Ниночкой, Тимофей — с Зинаидой, Влад — с Машкой, Борисыч — с Любкой, а Шуба, конечно же, с Викой.
Серега не заострял внимания на уединившихся парах, стеснялся, что ли. В свою очередь, и живчики, за исключением Зинаиды и Тимофея, занимались любовью, укрывшись одеялами. Их дело.
На ногах оставалась Маргарита Николаевна, в чью обязанность входило присматривать за Боярином, помещенным в соседнюю комнату, которую скульптор окрестил «лазаретом». Вообще-то присматривать за остававшимся в коматозном состоянии бывшим инкассатором не имело смысла. Если Боярин придет в себя в естественном мире, то очнется и в Застолье. Если же так и умрет, не выходя из комы…
Стоп! Серега совсем не хотел, чтобы Боярин умирал ни в естественном мире, ни здесь. Костиков не был доктором, чтобы чем-то помочь напарнику, но, будучи скульптором, он мог «исцелить» пластилиновую фигурку с тем же успехом, как оживил фигурку Вики. Почему нет?!
У Боярина тоже было две раны: в плечо и в голову — по касательной. Не оставив следов, Серега аккуратно заделал ранки ногтем мизинца и заставил себя чихнуть — в подряд четыре или пять раз.
Настороженно наблюдавшая за его действиями Маргарита Николаевна, вдруг что-то закричала и захлопала в ладоши. И было отчего — очнувшийся Боярин, как ни в чем не бывало, уселся на кровати, бросил мимолетный взгляд наверх, на скульптора, после чего принялся что-то втолковывать своей сиделке. Маргарита Николаевна, прижав к груди руки и с умилением на него глядя, несколько раз кивнула, потом выскочила из лазарета и помчалась на кухню.
Серега не ошибся в своих предположениях — обратно в лазарет она бежала с бутылкой в одной руке и миской, наполненной квашеной капустой, — в другой. За долгие месяцы совместной работы Серега хорошо изучил своего напарника, поэтому ничуть не удивился, когда бывшая учительница вновь метнулась на кухню — за пивом и стаканом… нет, за двумя стаканами.
Наблюдая, как Боярин усаживает Маргариту Николаевну рядом с собой на кровать, как разливает по стаканам водку, как они вместе выпивают, Серега Костиков просто нарадоваться не мог. Еще больше отлегло у него от сердца. Вот если бы еще «выздоровление» Боярина-живчика положительно отразилось на самочувствии Петра Терентьева, тогда бы Костиков сам бы свои пальцы расцеловал.
Меж тем, Боярин разлил по второй, и Маргарита Николаевна, кажется, совсем раскрепостилась. Во всяком случае, когда подопечный, приобнял свою сиделку за талию, она ничуть этому не воспротивилась, даже наоборот, приблизилась к нему вплотную. Ну и Боярин — а еще говорил, мол, рожденный пить, ничего больше не может… — не упуская момента, полез лобызаться, ненавязчиво дал рукам волю…
Может быть, сама обстановка Застолья способствовала легкому поведению своих обитателей?
Пробуждение было резким. Так, отбывая срочную службу на государственной границе, Сергей Костиков вместе с другими пограничниками просыпался ночью по команде «Застава, в ружьё!» или «Застава, пожар!» И этим апрельским утром точно так же, как на заставе, Костиков спрыгнул с кровати в своей однокомнатной квартире в Коньково. Только не стал в спешке одеваться-обуваться, а включил в комнате свет и подскочил к столу, на котором, почти во всю его длину раскинулось Застолье.