Когда я рассказал о желании изучить этот вопрос биробиджанскому невропатологу Илье Абрамовичу Шехтеру, то получил поддержку и помощь. Он договорился с начальником местной трудовой колонии для осужденных подростков в Биробиджане, куда мы получили допуск для исследования. Илья Абрамович Шехтер был лет на пятнадцать старше меня, выше среднего роста, худой, страдал язвой желудка. Он обладал выразительным лицом, картавил и умел «иметь дело с людьми». Его карьера пролегла через невропатологию и должность заведующего городским отделом здравоохранения к должности главного врача областной больницы. Несмотря на нашу разницу в возрасте, он спокойно принял мое «научное руководство» и, обладая административными ресурсами и связями, использовал их для продвижения наших проектов.

Я набросал проект, и мы начали обследовать 14–16-летних воспитанников трудовой колонии, где было более 500 подростков. На каждого подростка заполнялась подробная социально-психологическая анкета и брались отпечатки пальцев и ладоней для изучения дерматоглифики. Анализ результатов этой анкеты показал «особый профиль» молодых преступников. Слабоумных и душевнобольных среди них не было. Были либо «лидеры», либо «ведомые» в пропорции примерно 1:15. Попав впервые в колонию, они там «обучались» новой профессии, и после «выписки» домой около 25 % возвращались в колонию в течение года. Вот такая «регоспитализация». Когда эта и другая информация дошла до компетентных органов, нас пригласили в прокуратуру. Внимательно выслушав результаты, подчеркнуто вежливо попросили принести все материалы и научный отчет. Пару месяцев спустя нас пригласили еще раз, поблагодарили за работу и запретили публиковать результаты и выводы. Начальника колонии, позволившего нам собрать данные, перевели с понижением на другую работу. Как оказалось, наше исследование было идеологически вредным, так как не соответствовало коммунистической идеологии. В тот период в советской печати даже самые осторожные попытки указать на то, что генетика, биология и личность играют какую-то роль в антисоциальном поведении, вызывали решительные окрики властей: «Биология тут ни при чем». Например, в публикации «Коэффициент интеллектуальности»[32] талантливый ученый Михаил Д. Голубовский, популярно освещая «метод близнецов», привел опубликованные за рубежом данные о высокой повторяемости у однояйцевых близнецов таких качеств, как музыкальные способности, склонности к абстрактному мышлению и к криминальным действиям. Два доктора юридических наук, И. И. Карпец и А. А. Гершензон, негодовали по этому поводу, так как это противоречило программе партии, где было сказано, что преступности при коммунизме не будет. Следовательно, генетической предрасположенности к ней нет и быть не может, писали они в заметке «Биология здесь ни при чем». Программа КПСС не у всех вызывала доверие, да и Н. С. Хрущев уже был не при делах. Однако М. Д. Голубовского обвинили в ревизии основных положений марксизма-ленинизма. Данная публикация специально обсуждалась на заседании ученого совета Института цитологии и генетики СО АН СССР, где работал М. Д. Голубовский (17 февраля 1967 года). Надо сказать, что сотрудники подвергли критике публикацию юристов и поддержали Голубовского. Позднее юрист И. И. Карпец опубликовал в соавторстве с генетиком Н. П. Дубининым и В. Н. Кудрявцевым книгу «Генетика, поведение, ответственность» (1982), в которой широкое распространение преступности в СССР объяснялось тем, что в стране еще не закончено построение коммунистического общества. Вот такими были уровень науки и «советская среда обитания».

Бумага и люди стерпели, Страны Советов давно нет, а Михаил Голубовский стал известным ученым в области общей, популяционной и эволюционной генетики, ныне работает в Berkeley University (Калифорния, США)[33]. К этому времени я уже почерпнул немало базисных знаний по генетике человека и «блефу марксизма-ленинизма». Изменив название выборки с «молодых преступников» на «группу русских подростков», мы с Ильей Шехтером опубликовали только дерматоглифические данные, без их интерпретации. Статьи вышли в журнале Института антропологии Московского государственного университета (МГУ, Москва). Здесь работала Татьяна Дмитриевна Гладкова — замечательная женщина и ученый, с которой я переписывался по вопросам дерматоглифики много лет. Однако вернемся в альма-матер.

Иван Борисович был невысоким, очень подвижным и эксцентричным человеком. Он мог удивить окружающих каким-нибудь неординарным поступком, казаться странным и нередко даже нелепо-смешным. Профессор ходил по клинике как-то боком, прижимая правой рукой старый затертый портфель с одним замком. На приветствия тщательно раскланивался. Однако, несмотря на все странности, это был человек высокой культуры, очень приветливый, доброжелательный и справедливый. Он никогда не повышал голоса и, будучи в жизни немногословным, мог вести длительные беседы с больными, вызывая их на откровенность. «Вы не сможете так освоить психиатрию, как Бехтерев, но вам следует обязательно соблюдать все правила медицинской деонтологии, то есть этики», — говорил он студентам и врачам.