— Больно? — спрашиваю я.

Рианна качает головой, говорит, что привыкла.

— Ты давно… тренируешься? — Я надеюсь, что подобрал нужное слово, оно показалось мне лучше, чем «занимаешься» или «ходишь на гимнастику».

— Лет с трех, наверное. — И я пытаюсь представить ее маленькой: как она падает на маты и как она смеется, когда сталкивается с другими, тоже смеющимися детьми.

Все стены увешаны полками, на них всевозможные награды — серебряные, золотые, большие, а иногда просто значки, которые висят между полками вперемежку с разноцветными лентами.

— Ну, ты, похоже, просто молодец! — говорю я, оглядываясь по сторонам.

— Хм… хм… — говорит она, но незаметно, чтобы она хвасталась, скорее, ей зто безразлично. Она все еще изучает синяк на руке и не смотрит на награды, словно ее тошнит от их вида.

— А ты? — спрашивает она. — Давно ты пишешь в блокнотах?

И я чувствую, что краснею, потому что никогда ничего не писал при ней и никогда не говорил об этом, а так как я понятия не имею, как она об этом узнала, то сразу же испугался, что ей как-то удалось прочитать их. Прочитать те рассказы, которые я написал о ней. Пусть даже это и невозможно, я не могу отделаться от мысли, что она их читала.

— Я видела, как ты пишешь — за обедом, в классе, ты все время что-то строчишь, — она смеется, улыбается оттого, что я стесняюсь этого.

Я запинаюсь, все еще слишком смущен, чтобы продолжать разговор.

— Да ладно тебе, если не хочешь, не говори.

— Ну… нет… это, в общем, я не знаю. Вроде давно. С тех пор как мы с мамой ушли от отца.

— Ox, — говорит она, говорит, что ей жаль, что она не хотела поднимать эту тему, когда спрашивала — и теперь я говорю ей, что все хорошо. Потом она спрашивает, где живет мой отец, и я говорю ей, что снова вернулся сюда, чтобы жить с ним. Видно, что она несколько озадачена всем этим, но не задает больше вопросов, понимая, что мне не особенно хочется говорить на эту тему.

— А о чем ты пишешь, ну, в блокнотах?

— Так, всякую всячину, — отвечаю я и молю Бога, чтобы она не попросила меня дать почитать. Мне бы пришлось сказать «нет», мне нужно оберегать мои секреты, но я не уверен, что смогу отказать ей в чем-либо — только не этим глазам, не этому движению руки, которым она прикасается к своей щеке.

— Что-нибудь хорошее? — спрашивает она.

— Иногда… — отвечаю я — разве я скажу ей о чем-то плохом.

— Вот и хорошо, — говорит она и снова смотрит на синяк, а я смотрю на лямки трико, впивающиеся ей в плечи. Я хочу просто встать, подойти к ней, встать за ее спиной, спустить их с ее плеч, убрать следы от них, проводя по ним пальцами.

Она смотрит на меня, резко поднимает голову, от этого я вздрагиваю — может, я сделал что-то не так, потому что она выглядит напуганной.