— И я выпью, — отвечала, соперничая с первой, другая женщина, приставляя стакан к широко улыбающимся губам.
— До дна пей.
— Да ты тоже не надуй: непременно чтобы до самого дна.
Вторая женщина закричала, выпивая:
— Дай же Боже, чтоб душа моя доскакала до неба.
Первая женщина, не желая отстать от нее, тоже воскликнула:
— Дай же Бог, чтобы моя душа в раю наелась пирогов сладких!..
Выпив водку, обе они сразу опьянели и, стоя одна против другой, начали плясать.
— Ловко отжаривают ногами, — раздались голоса среди толпы, и несколько рук сразу протянулись к бочке.
— А ей-же-ей, такая жисть мне по сердцу, — говорил молодой крестьянин, пошатываясь и наливая себе второй стакан из бочки. — Вино сладкое — одно тебе угощение, бабы — другое… Так весело жить, и вера такая приятная… Пляши себе только, а там уже чудотворец определит тебе твое положение на небе… Такая веселая, право…
Широко улыбаясь, он вдруг заплакал, повторяя в то же время, что жизнь веселая. Под действием выпиваемой водки толпа все более веселела. Раздались свистки, ругань и песни. Вдруг появилась женщина, со взбившимися на голове волосами, красная и пьяная, и закричала, разводя руками:
— А ребенка Ульяны змея укусила, ядовитая…
— Врешь, врешь! — закричали голоса, так как в этом роде известия и раньше приходилось слушать в Зеленом Раю, но они оказывались вздорными, и все начинали думать, что пророчество «невесты бога» никогда не исполнится.
— Ядовитая змея укусила, — снова повторила женщина, — и я вот пойду поглядеть, какой ребеночек мертвенький…
И, выйдя из толпы, она направилась вдоль линии домиков к крайнему дому, где жил Никита со своей женой. За ней шли несколько женщин и мужчин.
Солнце закатывалось. Море казалось золотисто-красным. Великаны-деревья едва шелестели листьями в розоватой ризе золота. Природа как бы засыпала, посылая земле свои розовые улыбки — величественная и торжественно-спокойная. И среди этой священной тишины отовсюду из домов раздавались дикие звуки. Кто-то пронзительно плакал. Женщина с растрепанными волосами и избитая, хлопнув дверью, выбежала из домика и, испуская рыдания, побежала по траве, запуталась, упала и стала ругаться; звуки пьяного пения и топанья ног смешивались с бранью, плачем избиваемых, каким-то оханьем, стоном и причитаниями. На крышах некоторых домов женщины и мужчины вертелись или плясали, делая иногда непристойные движения и оглашая воздух дикими взвизгиваниями.
— Как голосит больная Ульяна-то, — сказала женщина, идущая впереди других, — ядовитая змея укусила ребеночка… Поглядите-ка…
Она раздвинула ветви дерева и вошла в садик. Ульяна — несколько времени назад всегда счастливая и улыбающаяся — сидела теперь на траве с измученным бледным лицом и впалыми глазами, из которых катились крупные слезы. На ее неподвижно простертых, как две сухие ветки, руках лежал мертвый ребенок. Сидя таким образом и глядя на ребенка, она, в избытке огорчения, покачивалась телом и что-то шептала про себя. Ее муж, стоя поодаль от нее с палкой в руке, на которой висела убитая змея, показывал ее собравшимся в кружок крестьянам и говорил:
— Убил я ее, проклятую… Сначала, как пришел с поля, и не приметил, что ребеночек неживой, думал, спит, и больная Ульяна моя спала… Только проснулась она и говорит: дай мне ребенка… с руками-то ее, сами знаете, что сделалось, свело ее руки, так и не могла сама даже взять ребенка…
— Чудотворец божий засушил руки Ульянки твоей, — раздался женский голос, — кощунница она была, а вот как бог показал власть, затихнет, небось…