— Убей меня — хочешь?.. Я позволяю тебе меня убить… с удовольствием… Только что ж ты так побелел, как рубаха?..

— Холод прошел у меня в сердце от этих слов — не девица — вот и стал, как рубаха. Что ж ты шутишь? Хочешь, чтоб я бросился в море?..

— Ох, не бросайся в море… а лучше вместе будем плакать… И нисколько нет моей вины в этом, потому что, когда я плясала прошлой ночью, то и прыгнул в меня, верно, Лай-Лай-Обдулай… С Сусанной так, сказывают, было, и стала она от этого брюхата…

— Ой!..

— Что?

— И ты еще станешь брюхата…

— Ой, не говори так! — воскликнула она с отвращением.

— Что ж, с девками это бывает, сказывают люди: чудотворец в душе веселится…

— Вот-вот, Николенька… Верчусь это я, а меня что-то возносит, и не знаю, на земле, на небе ли… а потом чувствую — падаю… и уносит меня кто-то в лес… потом и совсем душа улетела — ничего не помню… а как очухалась, вижу себя в лесу под кусточками… и не девица уже…

— Убью злодея! — вскричал Николай, на мгновение принимая дикий и страшный вид.

Она молчала, закрыв лицо руками.

— Какой он собой, скажи, Катя?..

Она отняла руки от лица и проговорила:

— А черт его знает.

— Не видела?..

— Ничего не видела… а только помню, как бы… косматый.

— Косматый! — повторил он, опуская низко голову.

Она горько заплакала, и ее жених, не выдерживая ее слез, охватил ее шею руками и сам заплакал. Оба они сидели, обнимаясь, целуясь и, сетуя на проделки Лай-Лай-Обдулая, громко плакали.

На крыше соседнего дома появилась высокая девушка и, подымая руки кверху, со слезами в голосе заговорила:

— Вавила, Вавила мой, где ты — отзовись!.. Может быть, тебя волки съели, или в море утонул… Никогда я не утешусь, всегда буду думать о тебе, никогда не перестану плакать… О, Вавила, Вавила!..